У ночи длинная тень

Лариса. Что она делает? В лото со своим потомством играет? Чистит картошку?.. Занавесками синими с большими ромашками задернуты ее окна. Занавески не дают ему увидеть то, что по-прежнему необходимо видеть ему каждый день: ее все те же хрупкие, но уже чуть покатые плечи, ее спину-пружинку, ее длинные и оголенные из-под короткой – еще короче, чем носят девчонки – юбки несоразмерно зрелые ноги. Ее волосы, льющиеся по плечам, рыжие. Но плотно задернуты синие занавески с большими ромашками. Эх, сорвать бы их!.. Лариса всегда занавешивает окна, когда дождь. Боится простуды? Шума, плюща? Или, может, дружными рядами влезающих вверх бритоголовых взломщиков в полосатых пижамах? Лариса, она такая.

И все же – он должен видеть ее каждый день! Ее волосы, ее ноги из-под короткого халата, ее голос – он не может без этого. А если по честному, Мухин, то ведь ты приехал опять сюда, в эту старую бабушкину развалюху, чтобы каждый день видеть свою придуманную Ларису. Как привык за все эти последние десять лет. Десять летних сезонов. Когда-то бабушка рассказывала соседке про чудесное дачное местечко, и Лариса мигом сняла напротив Мухиных веранду. Бабушки теперь нет, отслужившему Мухину в августе сдавать в институт, и чего бы ему тут делать. А он опять приехал, а Лариса считает… Да ничего она не считает. Будет она вникать в такие пустяки. Она попросту четко использует его для своих хозяйственных нужд, как всегда использовала («ну-ка, мальчик, помоги») его готовность совершить для него подвиг. Всегда – (это-то Мухин давно понял) используя и разменивая эту готовность на мелкие поручения… Ну что ж. Ну, приехал, тут неплохо, кино, танцы в клубе. Иногда и он ходит с какой-нибудь девчонкой на танцы. С ребятами на рыбалку. Но почему-то в толпе он чужой и затерянный, а на рыбалке ему скучно. И снова его тянет – хоть на минуту – в Ларисин мирок эстампов, ковриков, летучего сквознячка ее эфирного лака и духов. Хотя сама хозяйка озабоченно появляется и исчезает то на веранде, то в кухне – не посидишь, не поговоришь толком.

Мухин вышел во двор. Дождь прекратился – сразу, как оборвавшийся широкий занавес, с шумом обрушился, и все. Пар прозрачный, чуть лиловый, пошел от земли. В нем дрожала и струилась трава, и забор внизу, и нижняя ступенька крыльца, и кошка на ступеньке.. Мухин видел, как вышла во двор Лариса, поставила на траву ведро с мыльным бельем, стала укладывать в авоську пустые кастрюли. Собралась на речку… А небо просияло после дождя. Синяя река неба заплескалась лучами солнца, стало припекать. Острее и слаще травами, почвой, березовым листом запахло в мире, и хозяйственность Ларисы вдруг показалась Оскару ненужной. Он выскочил за калитку и огородами побежал к речке купаться. Босые ступни радостно, с чавком, глубоко вляпывались в парной, жирный чернозем грядок. Плевать, что до коленок заляпаны техасы! Ему хотелось петь, подпрыгнуть, сдернуть с неба облако, ухватить за уголок, как простыню с веревки (но вот беда – облака уже ушли с неба), обнять весь мир и, разлетевшись, с ходу протаранить головой стог, да и вместе со стогом бухнуться в реку. И плыть, колошматить по ней руками и ногами. И он бежал к реке, и пел, и приплясывал, вертя бедрами, и махал над головой руками… Он вволю накупался. Под коней зачесал расческой гладкие влажные волосы, сунул в карман расческу в крупных каплях речной воды, и по вечереющим полям пошел домой. Легкость, умиротворенность чувствовал он во всем теле. Тело было кроткое и тихое. В этот день он не думал о Ларисе. Он вернулся и крепко заснул…

А чего еще делать на даче, как не болтаться целый день у реки! Грибов в лесу еще нет. Заниматься, ох, как неохота (а надо, надо, Мухин! And you must, you must do it, Myhin), все равно неохота, и он снова на речке, весь день валяется на песке. Ласковым кипяточком поливает утреннее солнце спину и плечи. Хорошо так лежать и загорать, томительно и сонно на горячем песке, и лезут в голову разные мысли. Мухин знает: Лариса скоро появится. Вон там, на мыску возле ив их обычное место. Она придет или одна с бельевым тазом подмышкой, кое-что простирнуть и окунуться, или со всем семейством, тогда сзади будет безучастно ступать Толик, неся разные шмотки и подстилки и имея такой вид, будто он непрерывно извлекает квадратный корень из этого утра, неба, реки, берега и всех находящихся на нем.

Хорошо бы сегодня Лариса пришла одна! Без своего инженера.

Мухин вспомнил, как однажды он забежал за какой-то мелочью к Николаевым.

– Проходи в комнату, – улыбалась Лариса.

Она была одна. Какую-то неловкость почувствовал он на этот раз. Стоял и не знал, что сказать.

– I am glad to see you!

Ишь ты, по-английски заговорил, – засмеялась Лариса. – Чего это ты, в Америку собрался?

– В Иняз, – Мухин достал сигарету. – Курить у тебя можно?

– Ну, ты даешь! – Лариса округлила глаза. – Ты ж не курил! Армия пошла тебе на пользу, – она захохотала, – сразу двум вещам научился: и курить, и английскому.

– И то, и другое необходимо для успеха в жизни. – От неловкости Оскар пытался острить.