У обелиска

Теперь надо, наконец, сказать, что барная стойка в нашем заведении не такая, как принято. Она огромная, на весь зал; столешница тонкая, на ножках, и загибается полукругом. Любой кабак в мегаполисе позавидует. Над столешницей, над головами сидящих, так же полукругом тянутся полки с бутылками, бокалами и прочей необходимой утварью. А в центре ничего нет. Точнее, в центре как бы сцена, там и торчит наш бармен. Чтобы смешивать коктейли, ему не нужна стойка. Он все делает на весу. Неискушенному глазу невозможно уследить, с каких полок, какие бутылки и в какой последовательности он выхватывает. Да все и не смотрят обычно. Смотрят на ноги, ибо Уолтер танцует. Он тоже танцует степ. Как все мы. И как никто. Мелькают ноги, мелькают руки, а туловище словно не движется. Уолтер подмигивает мне, шейкер в его руке тоже не движется (или движется?), хотя Уолтер танцует. Он делает мне «Марианну», как я люблю, не взбалтывая. Он очень хорош в белой рубашке и темных облегающих джинсах. Я влюбилась бы в Уолтера, если б могла. Но меня угораздило полюбить Брайана.

– Готово!

Уолтер, сделав умопомрачительный вираж, словно ботик на гребне волны, подплывает ко мне и выплескивает содержимое шейкера в бокал. В «Марианне» четыре слоя: темный, зеленый, прозрачный, золотистый. Слои не перемешались.

Но степ он при этом отбил без дураков.

С благодарностью принимаю бокал, делаю первый глоток. Обжигает, захватывает дух.

Через окно заскакивает Пусси – белая соседская кошечка. Спрыгнув на пол, она принимается тереться о мои ноги. Наклоняюсь, чтобы погладить ее, но Пусси, гордо подняв хвост, тут же уходит прочь. На сей раз чинно, через дверь.

Уолтер облокачивается о стойку и смотрит долгим, глубоким, как Марианский желоб, взглядом, а потом как брякнет:

– Сегодня ты выйдешь на турнир, малышка Мэриэн.

– Нет! – Я возмущенно отставляю «Марианну».

– Да, – спокойно заявляет Уолтер.

А дело, собственно, в том, что я не могу танцевать. То есть я, конечно, могу танцевать, я танцую с рожденья. Я танцевала, наверное, еще в утробе, да только позабыла.

Но турнирная площадка на крыше муниципалитета. А я боюсь высоты.

Вру, конечно. Два этажа всего. А когда танцуешь, вообще забываешь обо всем на свете: и о том, где находишься, и о том, что на тебя смотрят сотни глаз. Просто танцуешь.

Я была очень тяжелым младенцем и долго не начинала ходить. Когда я, наконец, заковыляла, переваливаясь, как медведь-шатун, наш докторишка Свенсен сказал моей матери: «Вряд ли она у вас будет танцевать».

– Глупости! – отбрила его моя матушка, царство ей небесное. И правильно сделала. Через год я уже стучала каблучками по деревянному полу. А через десять – стала лучшей в городке.

Но два лета назад, на турнире, я подвернула ногу и упала. На глазах у всех. И у Брайана. «Бедная девочка», – сказал он.

Нога болела и раздулась, как пузырь. Но докторишка Свенсен пощупал, сказал: «Это растяжение», и велел сидеть два дня дома, прикладывая холодную рыбу. Все прошло. «Черт с ним, с турниром, – подумала я, – жизнь не кончается». Через два дня я вышла на улицу, а на третий попыталась станцевать на вечеринке в клубе. И нога тут же подвернулась снова, причем на этот раз было гораздо больнее, я едва не закричала. Брайан, конечно, тоже был в клубе. «Как мне тебя жалко», – сказал он.

На мне все заживает, как на собаке. Вскоре я уже бегала как новенькая. А через месяц мне стукнуло семнадцать – как Стефани сейчас. Тогда она была еще прыщавым тинейджером, хотя и моей лучшей подругой. Так что на свой день рожденья я ее пригласила, конечно. Ну и Брайана тоже. Гостей было много, вся наша молодежь. Пили пунш, пили эль, танцевали степ. И я танцевала лучше всех. Пока вдруг не зацепилась за выбоину в полу и не услышала душераздирающий «щелк»!

Я снова упала, а Брайан поднял меня и сказал, что все это ерунда, что я танцевала умопомрачительно. А потом я случайно услышала, как он говорит кому-то: «Просто я не хочу, чтоб у нее возникли комплексы».

На сей раз я заработала отрыв лодыжки, просидела две недели в гипсе и больше уже не пыталась танцевать при народе. А через год Стефи отстучала Золотой степ. И Брайан сказал ей, что любит.

И я поняла, что меня больше нет.

А вот теперь Уолтер говорит, что…

– Сегодня ты выйдешь на турнир, малышка Мэриэн.

И где-то в глубине Марианского желоба мелькают золотые рыбки. Откуда только они там.

Допиваю коктейль и топаю домой. Выйду я на турнир или нет – надо попробовать отыскать подходящую одежду.

Сижу на кровати в одной нижней юбке, тупо пялясь в никуда. Ничего не хочется делать. Через неделю начнется учеба, и я уеду. А там – кампус, друзья, профессора…

«А может, не возвращаться?» – Мысль приходит так неожиданно, что я пугаюсь.

В этом городке меня ничто не держит. Родителей давно нет, Брайан больше не мой. Уолтер… Уолтер, ха. Странно, что я вообще о нем подумала. Остается степ.

Без Брайана можно прожить, без степа – нет. Хотя именно Брайан МакКолин, соседский мальчишка, научил меня танцевать.