У памяти предела нет

Дети ходили на железную дорогу, ходили по вагонам и попрошайничали у военных… А солдаты эшелонами возвращались домой.

У многих детей был рахит. Пустые, как надутые шарики, ручки как веточки. Но выжили. Вскоре и мужики стали возвращаться из партизан. Через год в деревне стало полегче. Дети кто не доучился, пошли в школу. Была у них учительница, но немецкому языку, после войны дети называли её немка, хотя она была белоруска. Их односельчанка. И я с утра училась, а после ходила на железную дорогу, хлеб выпрашивать. Хлеб, это всё.

– Да, у нас всегда хлеб на первом месте. Ты приучила всех нас беречь и уважать кусок хлеба. Только мамочка, сейчас хлеб всегда у нас есть. Скажи, зачем ты кусочек хлеба всегда держишь под подушкой?

Татьяна Аксёновна, достала из-под подушки, завёрнутый в носовой платок, кусочек чёрного хлеба, приложила его к лицу и поцеловала.

– Боюсь, дочка. Боюсь, что всё забудется. Боюсь, что опять будут гибнуть люди от пуль извергов, фашистов, а дети пухнуть от голода. Отломлю кусочек, съем и мне спокойней.

– Забудь, мама…

– Нет! Забывать такое нельзя. Надо всегда помнить, чтобы такое не повторялось.

МАРУСЯ ИВАНОВНА

Война для Ивана Прохорова закончилась в Берлине. Посчастливилось ему и на Рейхстаге отметиться, и станцевать на его ступенях. Но вернулся он на Родину в сорок девятом. Оставили молодого, двадцать двух летнего неженатого парня в Германии настраивать мирную жизнь для местного населения.

               В сорок шестом вместе со своим командиром полковником Рыжовым, которого назначили комендантом города, прибыл Иван  в один небольшой польский городок. Командир относился к своему адъютанту Ивану, как к сыну, который погиб в сорок втором на его глазах.

                Однажды, получив увольнительную, Иван шёл по полуразрушенному городку, и весна, наполнившая улицу распустившейся первой зеленью и щебетом шумных воробьёв, словно подгоняла его к тому месту, где должно было произойти с ним то, что называется любовью. Он услышал вдруг странную музыку, которая лилась из побитого снарядами костёла. Ради интереса зашёл внутрь здания и, удивившись его убранству, сел на скамью рядом с входной дверью. Костёл был почти пустым. Впереди Ивана неподвижно сидела девушка и слушала величественные звуки, исходившие из неизвестного ему инструмента. Иван засмотрелся на тоненькую шею девушки, на светлые волосы, выбившиеся несколькими кольцами из-под подвязанной косынки. Он представлял её лицо и невольно улыбался.

            Но когда музыка закончилась, и мужчина в чёрной длинной одежде встал из-за инструмента, она оглянулась на Ивана и, вытерев слезу, катившуюся по щеке, подошла к ксёндзу, который перекрестил её голову, пока она приложилась поцелуем к его руке.

                Иван стоял и наблюдал за прихожанкой костёла. Она была ещё красивее, чем он её представлял, когда наблюдал за ней. И даже небольшой шрам на  щеке совсем не портил её лица. Его удивила только худоба незнакомки. Казалось, что её недавно освободили из концлагеря.

             Ошарашенный её красотой, он стоял, наблюдая за ней, не шевелясь. Даже тогда, когда она вышла и за ней, со скрипом закрылась тяжёлая дверь костёла, он не смог двинуться с места.

– Пше прашем пана? – Иван не заметил, как к нему подошёл ксёндз, недавно благословивший незнакомку.

             Улыбаясь, он что-то говорил на своём языке, но Иван никак не мог понять, что он пытается ему объяснить.

– А, Маруся? Её зовут Маруся? – наконец догадался Иван.

– Так, так! Маруська нема.

– Маруся немка?

– То не так! Нема…– он стал показывать пальцем на свой закрытый рот.

– Немая?

– Так, так.

– А, с детства, наверно? – тихо сказал Иван и, повернувшись, хотел уйти.

Но ксёндз, положив ему руку на плечо, остановил его.

– То не так! Полицай! – ксёндз сделал движение двумя пальцами, и Иван понял,

что Марусе полицай отрезал язык.

– Как? Фашист! – вскричал Иван.

– Так, так! Маруся естем в ним на Бялоруси, – он стал показывать в сторону востока.

– Она из Белоруссии?

– Так, так! Она ест доброн дзевчинон. Не ображай ей.

             Наконец Иван понял, что хотел сказать ему священник, и вышел из костёла. Он и не собирался обижать и без того несчастную девушку, просто хотел догнать её и ещё раз посмотреть в такие большие красивые глаза. Но Маруси уже нигде не было видно.

               Дни летели, работа шла, а немая Маруся никак не покидала думы Ивана. Но однажды патруль привёл в комендатуру задержанную девушку.

– Это ещё что?

Спросил комендант, встретив патруль с задержанной в коридоре  здания.

Иван, шедший за командиром, сразу узнал Марусю. Красивая, так же опрятно одетая, с той же косыночкой, чудно покрытой на волосах, как принято у здешних женщин. Её худобу заметил и командир. Руки, что соломинки, только и остались на лице глазищи, что два блюдца.

– Нет. – Да, вот товарищ полковник. Молчит.

– Чего? – возмутился полковник.

– Молчит! Спрашиваем имя, фамилию и всё такое. А она  смотрит на нас и молчит.

– Так может, она того? Другой какой национальности? – строго спросил командир.

– Да кто же её знает? Не знаем, что с ней делать. Документов нет…

– Это Маруся! Она немая. То есть… полицай её такой сделал, – сказал Иван,