У памяти свои законы

Все васильки, васильки...
Много мелькает их в поле.
Помнишь, до самой реки
Мы собирали их с Олей? —

пропела куплет и заплакала.

Однако Фролов не любил бабьих слез.

— Еще чего! — сказал он, и Анфиса затихла.

Похлюпала носом, спросила:

— Жиры — что это такое? — И сама ответила: — Сложные эфиры! Вот что такое. Жрешь и не знаешь, голова садовая.

— Мне хрен с ними, хоть они эфиры или трали-вали, — сказал Фролов и выскреб из консервной банки остатки свиной тушенки. — У меня свое направление ума.

— Э-эх, темнота, — сказала Анфиса. — А я большой учености людей видала. Старший лейтенант — вот умник был, раскрасавец мальчик. «Анфиска, будь так любезна, принеси аш-два-о». Воду, значит, ему надо принести, вода так называется по-научному.

— Кто ж этого не знает? — солидно сказал Фролов. — Это все знают.

— А что на небе имеется звезда Кассиопея — кто знает? Может, ты знаешь? А что все вокруг относительно — знаешь? Время — относительно. Жизнь — относительно. Ты супротив меня — относительно, я супротив тебя — тоже. Понял?

— Что я, дурак? — обиделся Фролов. — Не без грамоты уж совсем.

— Нет, это понять невозможно, это он один понимал... Убили его, старшего-то лейтенанта...

Она всхлипнула, хотела заплакать, но поймала угрюмый фроловский взгляд и не заплакала.

— Ну ладно, — сказала, — спасибо за компанию. Пойду.

— Куда? Сиди. — Фролов достал четвертинку, припасенную на особый случай. Особого случая не было, но уж коли начали пить, чего ее беречь? Фролов достал четвертинку, но Анфиса отказалась:

— Нет, спасибочко. Спать захотелось, устала. Очень была рада с вами познакомиться.

— Взаимно, — деликатно ответил Фролов.

Она ушла. Серафим прибрал на столе, выбросил окурки, разобрал кровать. Он уже сапоги снял, готовясь ко сну, как снова вернулась Анфиса.

— Что, спрятал уже бутылочку? А ну-ка?

— Не допила?

— Угу, еще захотелось.

Фролов разлил по стаканам четвертинку. Они выпили. Анфиса поморщилась, сплюнула:

— Брр, гадость! Как ее только мужики пьют? — и засмеялась деланным смехом. — А мой-то Ромка, дурачок, что учудил! Лежит, понимаешь, в постели, на белых простынях, как порядочный, и меня, подлец, дожидается. С него как с гуся вода! Вот чудик! Однако я решила цирк больше не устраивать, пусть себе дожидается. Правильно решила?

— Это — дело семейное, — осторожно сказал Фролов, — не насоветуешь.

— Нет, цирк ни к чему устраивать. Но пускай знает мою категоричность; я предупредила, чтоб завтра ауфвидерзеен, чтоб духу его не было в доме,

— А ты-то? — спросил Фролов.

— Что «я»?

— Ночевать-то где будешь?

— Где? — Она засмеялась. — С тобой! Или не хочешь? Может, не подхожу, а?

— Не дури.

— Не дурю. — Она снова засмеялась странным каким-то смехом: то ли вправду решила тут спать, то ли нет, не поймешь.

Вправду решила: глядя на Фролова с кривой усмешкой, стянула гимнастерку. Серафим увидел розовую немецкую комбинацию, до того прозрачную, что сквозь нее соблазнительно светилось загорелое Анфискино тело.

— Ну, воззрился, — сказала Анфиса, — отвернись, наглядишься еще за ночь-то... Сам-то давай раздевайся...

Но Фролов не стал раздеваться. Он вдруг рассердился: где такое видано — распоряжается им, будто он предмет неодушевленный, муж или, еще хуже, полюбовник.

— Не командуй! — сказал он. — Ты меня спросила? Может, я не хочу с тобой? Иди к Ромке своему!

— Я Ромку теперь за мильон не возьму. Я брезгливая. Пошел он к чертям свинячьим! Я, может, к нему на крыльях летела, а он всю мечту мою нарушил. Ну что стоишь? Ложись, пользуйся! — Она хмыкнула: то ли засмеялась, то ли заплакала.

Серафим заскрипел зубами, ухватил шинель, ушел во двор. Он был глупым человеком, конечно. Почему бы, выпимши, не побаловаться с бабой, хоть и с такой чумовой, как Анфиска? Не мымра она, однако, правда, и не красавица, но вполне нормальная. Можно побаловаться, выпимши. И все же Фролов не захотел остаться с нею, не мог он переступить через свое чувство к Насте. Да и не уверен был, что Анфиса всерьез звала его — скорее всего, с бабьего горя играла словами.

Эту ночь он спал вместе с курями в сарае. Неудобно было, но ничего: примостился в углу на каком-то хламе.

До утра Фролов проспал без происшествий, если не считать, что изредка его будил охрипший от старости петух — кукарекал высокомерно, гнусно. Фролов разозлился, запустил в него полешком. Он думал, что зашиб петуха, что овдовил бабкиных кур, а ей самой нанес материальный ущерб, но, проснувшись, увидел петуха в огороде и сказал ему радостно:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

Однако петух только квохнул сердито и ушел от Фролова надменной походкой: очевидно, Фролов ошибся званием.

Анфиса спала на фроловской кровати. Она лежала на спине, запрокинув голову. Серафим не стал ее будить, разыскал в чугунке у бабки холодную склизкую картофелину, умял ее с черняшкой и пошел на автобусную остановку ждать Настю.