У пана лесничего на шляпе кисточка

В самом деле это была негодная кошка. Она съедала у мальчика все лишь потому, что ленилась за мышами по полю бегать. Мальчик ругал ее, корил всячески, подчас ему даже плакать от обиды хотелось. И тогда ласточки утешали мальчика, весело кружились вокруг и нарочно дурачились, а не то рассказывали ему сказки, чтобы, слушая, он легче забывал о голоде. А иногда уверяли его, горячо-горячо уверяли, что он поправится, говорили даже, что он уже к концу нынешнего лета сможет ходить. Но ноги не слушались мальчика — не слушались, да и только. Иногда он даже пробовал встать, но тут же садился, и целое лето — шажок за шажком — шаркал по двору на этом своем разнесчастном стульчике. Как же ласточкам было не жалеть его!

А кошка эта, знаете ли, негодница была, каких мало. Однажды — дело было перед самым отлетом — ласточки, прощаясь с мальчиком, вились вокруг него и, по своему обыкновению, нарочно шутили: не хотели, чтоб мальчик понял, как им без него будет грустно, как им уже сейчас становится грустно. Кошка сидела поблизости, да вдруг как вскочит и хвать! Схватила одну ласточку и наверняка съела бы ее, если бы та не юркнула под стул к мальчику. А куда еще спрячешься?! Мальчик ласточку едва высвободил! Да вот беда: кошка искалечила ласточку, поранила крылышко. Ласточка плакала, горевала, и все вокруг вместе с ней горевали. А на другой день им улетать. Что тут делать, как быть? Не бросать же больную подружку! Пришлось отложить отлет. Мальчик лечил ласточку, обихаживал ее, и родители чем могли помогали, но проходил день за днем, каждый последующий был чуть холодней предыдущего, а больное крылышко не поправлялось. И наступило время, когда отлет уже нельзя было больше откладывать. Ведь другим ласточкам это грозило несчастьем и гибелью!

Больная ласточка все понимала. И потому убеждала подружек:

— Летите, скорей летите! Нельзя вам дольше тут оставаться. Разве я могу вас здесь удерживать? Будь что будет, а вам надо лететь: пора пришла.

И все ласточки знали: их подружка права. В самом деле, медлить было нельзя. Мальчик уверил их, что непременно долечит подружку и, если получится, пошлет ее следом за ними с какой-нибудь припозднившейся стаей или стайкой. На свете ведь множество разных птиц, что бороздят небо, и все они знают только один путь — путь от гнезда до гнезда, чтоб из гнезда в гнездо воротиться или где-то далеко-далеко свить себе новое. И так каждый год. Наверно, и впрямь полетит еще стайка каких-нибудь птиц, с которыми ласточка дружит, и тогда она сможет пристать к ним и уже не чувствовать себя такой покинутой, потерянной и в осеннем небе совсем-совсем одинокой, вынужденной от дома к дому одолевать долгую и изнурительную дорогу.

Мальчик утешал их, как мог. Пообещал им, что — если не случится попутной стаи — он позаботится о больной ласточке до самой весны. Ничего другого, более мудрого придумать уже было нельзя, и ласточки в одно прекрасное утро, простившись со своей подружкой и мальчиком, и впрямь улетели.

Дни наступили холодные, и казалось, что скоро они станут еще холоднее, а может, и дожди зарядят, да вышло все по-другому.

Настало бабье лето, солнышко снова ярко и тепло засветило, и раненое крылышко на удивление быстро пошло на поправку.

И как раз тогда над этим краем пролетала дикая гусочка. Правда, дикая гусочка! Летела она одна-одинешенька, верно, тоже где-то замешкалась, и остальные гуси, позабыв о ней, улетели. Вот и летела она наугад, потому что была молода, неопытна — ей и году от роду не было — и, конечно, не знала дороги. Летела гусочка и жалобно гагала. Вот она уже пролетела деревню, где жил мальчик, и опустилась чуть ниже, потому что увидела под собой рощи, а промеж них поля и влажные луговины. А что, если там она встретит других диких гусей, которые так же, как и она, припозднились или сели отдохнуть? И может, она подружится с ними и дальше полетят они уже вместе?

Но не было ей удачи. Села гусочка, посидела, потом снова взлетела. Кружила она там и сям и без устали гагала, но никто ей не отзывался.

А мальчик заметил ее. Он жил на краю деревни и в это время как раз сидел во дворе. «Кто же это так жалобно плачет?» — подумал он и поднял голову к небу.

Гусочка!

Он окликнул ее, закивал ей. Но мы-то знаем, какие дикие гуси осторожные, недоверчивые.

Тогда взмыла со двора ласточка. Раненое крылышко уже понемножку служило ей.

— Ты куда путь держишь, гусочка? — крикнула она на лету. — Куда летишь и отчего плачешь? Подлети поближе, я не долечу до тебя! Поделись своей печалью!

И гусочка, услышав и увидев ласточку, робко направилась к ней. Опустившись совсем низко, они обе полетали-покружили над двором, да и присели наконец, но не возле мальчика, а в самом конце двора, откуда легко было упорхнуть на зады.

И они друг другу поплакались. Дикая гусочка пожаловалась, что подружки покинули ее и что теперь она не знает дороги, ведь никогда еще в такую даль не летала. А ласточка рассказала гусочке о своих злоключениях.

Ласточка была уже немолода, повидала свет и потому знала, как гусочку утешить.