У подножия Копетдага

— Да, Покген-ага. Нам, родственникам Елли, не нравится его холостое положение. Пора бы ему обзавестись женой. И вообще, о чем тут говорить, если человек хочет породниться с другим человеком! Да ведь этот обычай ведется еще со времен дедушки Адама и бабушки Евы. Вот Елли и ищет себе достойную невесту, такую, как твоя дочь.

Покген, хотя и догадывался, к чему клонится разговор, тем не менее чувствовал себя взволнованным. Будто впервые он осознал, что его первенец, Бахар, действительно когда-то должна связать свою жизнь с другим человеком, обзавестись своим домом, своей семьей.

— Ходжам-ага, — вежливо отвечал он соседу. — Итак, я выслушал твои слова. Теперь нам надо посоветоваться. Елли, значит, желает породниться с нами. Вот и мы тоже посоветуемся, а потом повидаемся снова.

— Хорошо. Посоветоваться надо, это верно. Поговорите, обсудите все — мы ведь живем недалеко друг от друга. Всегда можно наведаться, спросить…

С этими словами — Ходжам-ага попрощался и ушел. Он направился прямо к ожидавшему его с нетерпением Елли и рассказал ему о результатах сватовства.

Елли остался недоволен ответом Покгена. Он проводил старика и лег спать с решением пустить в ход более сильные средства для достижения своей цели — клевету и сплетню.

А Покген прбвел вечер в глубокой задумчивости. Он был как никогда молчалив и грустен.

На следующий день под вечер, когда Покген опять, как всегда, возился на веранде со своими маленькими детишками, его снова потревожили.

— Покген! — крикнул кто-то с улицы.

— Что там такое?

— Выйди сюда на минутку.

Позвавший его человек оказался тоже белобородым стариком, но это был уже не Ходжам, а один из родственников Покгена.

Они долго о чем-то беседовали, так и не заходя в дом, а вернулся Покген уже сам не свой. Под впечатлением состоявшегося на улице разговора у него на лбу обозначились глубокие морщины.

— Слыхала, что говорят? Из нашего окна по ночам молодые люди выпрыгивают! — сердито обратился он к дочери, едва переступив порог.

— Отец, это была шутка, — вскочила с места смущенная Бахар.

— Я сам понимаю, что шутка! — буркнул Покген. — А что люди говорят? Не все понимают такие шутки! Опозорили меня перед всем колхозом. Да где это слыхано, чтобы дочь башлыка по ночам молодых людей из окна выпускала?.. Хорошая у меня теперь слава будет!

— Ты, Покген, успокойся, — робко вмешалась в разговор Дурсун. — Тебе ложной вестью сердце растревожили.

— Зачем это нужно людям зря меня тревожить? Это вы меня тревожите, а не люди… От вас все неприятности! — продолжал ворчать Покген.

— Отец, если хочешь, я тебе все расскажу… — едва успела вставить Бахар.

— Не надо мне ничего рассказывать! Мне уже и так все рассказали… Я этому человеку, который мне сейчас глаза раскрыл, не меньше, чем тебе, верю…

— Я ничего плохого не сделала, — продолжала чуть не плача Бахар. — И никогда не сделаю плохого, ни тебя, ни себя позорить не стану…

Она хотела еще что-то сказать, но отец прервал ее.

— Замолчи! — уже раздраженно крикнул он и скрылся в другой комнате.

— Пусть твоя ярость в черную землю уйдет, — со вздохом произнесла ему вслед Дурсун обычное в таких случаях заклинание.

Многое бы дала Бахар, чтобы не произошло того объяснения с Вюши. Очевидно, когда он в притворном испуге удрал от нее через окно, кто-нибудь его заметил и постарался придать этому комическому происшествию ложный смысл.

В лице у нее не было ни кровинки. Она сидела за столом, уставясь в одну точку, и думала, что же ей сказать отцу. Если рассказывать все, тогда надо говорить не только о Вюши, но и о пропавших письмах, и о Хошгельды, и… Нет, о Хошгельды не надо говорить ни с кем!

Покген не стал ни пить, ни есть, а сразу лег в постель. Бахар слышала, как ночью он бормотал:

— На люди теперь показаться стыдно. Если каждый мальчишка будет выскакивать из моего дома через окно, так уж лучше выдать дочь за кого-нибудь, и дело с концом. Я ее растил, лелеял, а что она сделала…

Утром он молча поел, выпил чая и, не сказав ни слова, ушел. Мрачный ходил Покген по полям, наблюдая за работой, и все ему казалось, что колхозники как-то необычно поглядывают на него. Если откуда-нибудь доносился смех, он не сомневался, что это по его адресу.

Утро было хорошее, ясное, жара еще не успела накалить землю. Все кругом радовало глаз, веселило душу. На хлопковой плантации председателя остановил Чары Байрамов. Его всегда чуть лукавое лицо светилось сегодня особенно доброй улыбкой.

— Гляди, председатель, какое у нас тут раздолье, — сказал он, показывая на уходящие к горизонту кусты хлопчатника.

— Знаешь, секретарь, — хмуро отозвался Покген, — в старину говорили: "Что тебе просторы вселенной, если у тебя сапог жмет". Так вот и я сейчас… — И, не объяснив своего угнетенного состояния, Покген махнул рукой и двинулся дальше.

День у него прошел в трудах и заботах, и он стал забывать о семейных неприятностях. Но когда Покген покинул правление и пришел домой, досада снова охватила его.