У подножия Саян

Утром, прямо из милиции, он зашел в МТС.

Директора не было, а главный инженер, спешивший куда-то в глубинку, даже просветлел, когда услышал, что Эрес тракторист. «Буду завтра, заглядывайте в любое время. Работу гарантирую».

И сейчас, нарушив молчание, Эрес сказал об этом Долаане. Утюг на миг застыл и вновь заходил по простыне с удвоенной скоростью.

И опять молчание. «Пусть так, — подумал Эрес, — пусть так». Он был спокоен тем обманчивым спокойствием, которое обычно предшествует бурному объяснению. Но ничего этого не произошло. Долаана вдруг предложила:

— Сходим в кино...

Это было так неожиданно...

Утюг медленно скользил взад-вперед, пахло свежестиранным разогретым бельем.

— Последний вечер в Агылыге... Хочу, чтобы мы были вдвоем, — неожиданно для себя сказал Эрес и покраснел, словно школьник.

— Пусть будет так.

Этакое равнодушие. Что же дальше?

— За письмо большое спасибо, — сказал Эрес. — Этого я не забуду. Бичииней тоже мне написала... что ждет моего освобождения. Вот... — Эрес протянул письмо. — Хочешь — прочти.

— Зачем? Ты же сам все сказал.

Получилось и вовсе глупо. Он просто терялся в ее присутствии. «Неужели ревнует? Чепуха какая!»

И он снова принялся рассказывать Долаане о том, какие мысли приходили ему, когда он сидел в камере, и почему решил уехать из Агылыга.

Долаана слушала, поджав губы, и трудно было понять, одобряет ли она решение Эреса. Короткие вопросы ее звучали холодно и, пожалуй, их скорее можно было понять как издевку, чем желание узнать подробности.

— Значит, уезжаешь?

— Да.

— Почему?

— Я уже объяснил.

— Честно говоря... — Долаана искоса взглянула на Эреса. Он понял, что она хотела сказать.

— Нет, я не струсил, я не дезертирую. Просто я так скорей добьюсь своего. Не знаю, что со мной стало после поездки в верховье. Будто душой прирос к той целине.

Долаана молчала. Разговора не получилось. В конце концов он, Эрес, не мальчишка и во всем отдает себе отчет.

Он поднялся:

— Если хочешь, пойдем пройдемся.

Они вышли на улицу. Вечерело. С Улуг-Хема тянуло мартовским холодом. Холодом веяло и от Долааны.

Молча шли на улице. Вот и верхняя окраина. Высокие тополи, кусты — все в белой фате зазимкового инея.

— Весной здесь, наверное, красиво? — сказал Эрес.

— Какая теперь разница. Тебе-то, должно быть, все равно.

— Почему? Дадут трактор, к вам же и пришлют.

Они остановились перед раскидистым тополем. Эрес взял руки Долааны, снял с них варежки и зажал в своих, отогревая. Она не противилась. Сердце Эреса стучало так, что, казалось, она вот-вот услышит, как оно бьется.

— Долаана! — голос его дрогнул. — Сама знай, сердиться тебе или нет. Я просто не смогу уехать, если и сейчас смолчу. Я скажу, а ты, пожалуйста, поступай, как знаешь. Ладно?

— Что ж, говори!

— Я люблю тебя. Я тебя очень люблю.

Долаана подалась к нему всем своим гибким телом. Он притянул ее и неуклюже обнял, сердце стучало у самого горла. Неожиданно вспомнились слова старинной песенки:

Как прожить на свете белом
Без любви, тревог и грома?
Моя юрта одинока.
Пусто без хозяйки дома.

— Долаана, — прошептал он, — можно, первый и последний раз поцелую тебя?

Долаана покорно откинулась, но вдруг вырвалась и побежала.

— Долаана! Долаан-наааа!..

Девичья фигурка растаяла в сумерках. Даль откликнулась сочувственным эхом: «А-аана, Аан-нааа!»

Эрес пошел вниз по поселку.

«Почему я не сказал ей про то, как она спасла меня в метель? Как она мне нужна!»

У большого пятистенного дома темнела одинокая фигурка. Приблизившись, он узнал Бичииней. Воротник ее шубы заиндевел. Девушка тихо вскрикнула и отступила назад.

— Ты что здесь делаешь? — тоном старшего спросил ее Эрес.

Бичииней не ответила, лишь переступила с ноги на ногу, совсем как маленькая. И вдруг заплакала.

— Почему ты здесь, я спрашиваю? — уже мягче повторил Эрес. — Замерзнешь, мать заругает.

«Фу-ты, — подумал он с досадой и горечью. — Что она, и впрямь ребенок, что ли?»

Бичииней спрятала лицо в воротник и еще пуще разревелась.

— Ну, что ты, что ты?! — растерянно пробормотал он, взял ее за руку и повел за собой.

Он догадывался, в чем дело, не знал, как ей помочь, и потому говорил первое, что пришло на ум: пустые, никому не нужные слова.

— Только не плачь. Все будет хорошо. У каждого свое горе. Вот завтра мы увидимся и поговорим обо всем. А сейчас надо уснуть. Ты совсем замерзла.

Он довел ее до дому, сам открыл калитку и постоял, пока не убедился, что Бичииней послушалась его и теперь в тепле. «Я — за Долааной. Бичииней — за мной...» — думал он по дороге.

И еще он думал, уже с облегчением, что это последняя ночь в опостылевшем доме Шырбан-Коков.

Утром, подавая Эресу миску с лапшой, хозяйка положила на стол пакет. На конверте было одно только слово «Эресу». Он сразу понял — от Долааны. Велико было искушение, но Эрес не стал распечатывать пакет, сунул его в карман, перехватив необычный взгляд хозяйки: в нем были живость, любопытство, ласка. И он впервые подумал, что женщине, наверное, тоже не сладко живется в этом доме.