У порога великой тайны

…Еще при жизни Майера и Гельмгольца нашелся в России ученый, который поставил своей целью дать «всесторонний экспериментальный ответ» на вопрос, поставленный двумя немцами, и, потратив на это полстолетия, добился блистательнейших результатов, обессмертивших его имя. Этим ученым, который решил доказать и доказал «солнечный источник жизни», был Климент Аркадьевич Тимирязев. Свою книгу — «Солнце, жизнь и хлорофилл» — он посвятил великим германским ученым — Роберту Майеру и Герману Гельмгольцу…

Статью «Органическое движение» Майер послал Либиху, с такой охотой напечатавшему предыдущую его работу. Но тут последовал неожиданный отказ. Либих даже не сам, а через своего ассистента передал Майеру, что «Анналы» загружены химическими работами, и посоветовал обратиться к Поггендорфу.

Ну, с Поггендорфом Майер уже имел дело… Надо полагать, что Либих этого не знал и вовсе не желал обидеть Майера. Просто Либих, видимо, решил, что работа, в которой идет речь о приложении закона физики к органическому миру, больше подходит для «Анналов физики».

Но что же Майеру делать? Он выпускает в свет «Органическое движение» отдельной книжечкой на собственные средства.

Филистеры от науки подняли вой. Новая работа Майера вывела их из себя.

Некий Пфафф, профессор физики и химии, вопил:

— Существуют вечные, неизменные силы, которые из ничего порождают движение, не меняясь при этом сами!..

Дома не лучше. Торговец Клосс убеждает свою дочь:

— Твой Роберт сумасброд, если не хуже. Ему дали должность главного хирурга города, у него богатая практика, а он, кажется, задумал лишить себя всего этого и пустить семью по миру. Все здравомыслящие ученые говорят, что эта книжечка, которую он издал у Дрекслера, — чушь, бред. Нет, ты должна его образумить, это в конце концов твой долг.

Сжав руки на груди, фрау Майер вечером повторяет все это мужу, — в смягченной форме, конечно. От себя она добавляет: не пристало ему, врачу с дипломом, брать уроки физики и математики. Конечно, Баур его друг, но если в городе узнают, что доктор учится, как гимназист, то его перестанут уважать и он потеряет практику.

Так это продолжается изо дня в день — нападки профессуры, упреки и наставления жены и ее близких.

Он продолжал работать. Вышла его книга о происхождении солнечной теплоты. А вскоре, в начале 1849 года, на него обрушилась «Аугсбургская всеобщая газета», отражавшая взгляды реакционных тюбингенских профессоров. Приват-доцент Зейфер, автор статьи, не стеснялся в выражениях: Майер малосведущий дилетант, невежда, он не сделал никаких открытий; вообще не следует доверять таким фантазерам.

Майер пишет опровержение: его ославили, оклеветали, да еще на всю страну, ведь аугсбургская газета расходится по всей Германии. Письмо Майера не печатают. Он настаивает — снова отказ.

Он затравлен. Дома жена перестает стесняться. Он запирается у себя наверху. Он расхаживает по комнате часами, отпуская по адресу газеты и профессоров крепкие словечки на простонародном швабском диалекте. Словечки слышны внизу. Фрау Майер прижимает к себе сына и переглядывается с родными: этот безумец бог знает чему научит дитя…

Темной осенней ночью 1850 года в доме Майеров, наверху, с треском распахнулась оконная рама и вслед за тем донесся глухой стук: доктор Роберт Майер решил покинуть навсегда опостылевший ему мир, выбросившись в припадке отчаяния на мостовую.

Он не умер, он прожил после того еще 28 лет. Осталась только хромота.

Фрау Майер стала проявлять заботу о своем муже. Она меньше донимала его упреками и мягко, хотя очень настойчиво, убеждала полечиться. Он, наконец, дал согласие. И вот Майер в Виннентале, в клинике доктора фон Целлера. Фон Целлер ласков, шутит с коллегой. Да, он читал работы Майера, они очень интересны.

— Значит, вы настаиваете, что лучи солнца могут складываться в растении про запас? — с улыбкой спрашивает Целлер.

— Это же совершенно очевидно, это вытекает из закона, который мне удалось сформулировать! — горячо восклицает Майер.

Фон Целлер приглашает Майера с той же улыбкой в палату… P-раз… Дверь захлопывается, снаружи щелкает замок, и Майер оказывается один в камере для буйно помешанных. О, здесь в окно не выскочишь, оно забрано решеткой.

Что же это — западня? Ему не приходит даже в голову, что это все подстроено родней жены. Ведь его отвезли в Гэппинген, в водолечебницу, а уже тамошние врачи уговорили его показаться Целлеру.

Майер стучит в дверь. Молчание. Кулаки не помогают, — бьет ногами. Врываются два здоровенных служителя, у одного в руках веревка.

— Что здесь происходит? — возмущается Майер. — Вызовите из Хейльбронна мою жену; она засвидетельствует, что я здоров…

Но его хватают и привязывают к стулу.

Так проходит неделя, месяц, другой, третий. У него на теле — раны и ссадины от веревки и стула. Фрау Майер не появляется. Лишь иногда, в сопровождении служителей, заходит фон Целлер. Он с той же неизменной улыбкой, как бы мимоходом спрашивает: продолжает ли доктор Майер настаивать на том, что он открыл всеобщий закон природы. Продолжает… Дверь камеры захлопывается, щелкает замок.