У последней границы. Пылающий лес. Мужество капитана Плюма

Под вечер Алан увидел далеко впереди рощицу тополей. Они росли у теплых ключей, совсем близко от его дома. Часто он приходил к этим старым деревьям, к этому оазису в большой голой тундре, и среди них строил себе шалаш. Он любил это место. Ему казалось, что время от времени нужно посещать эти затерянные деревья, чтобы развеселить и подбодрить их. На коре самого большого хлопчатника было вырезано имя его отца, а под ним — дата того дня, когда Холт-старший нашел эти деревья в стране, которой до него не посещал белый человек. Под именем отца было вырезано имя матери, а еще ниже и его, Алана. Рощица была для Алана чем-то вроде храма, святилищем воспоминаний, окруженным зеленью и цветами. Тут царила тишина, нарушавшаяся летом лишь пением птиц. Эта тишина в течение лета и таинственное одиночество зимой оказали влияние на формирование его характера. В течение многих месяцев Алан предвкушал этот радостный час возвращения домой, когда он в отдалении увидит приветственное кивание старых хлопчатников, а за ними склоны и снежные вершины Эндикоттских гор. И вот теперь он видел и деревья, и горы, но все же чего-то недоставало.

Он подвигался вперед, вдоль реки, бравшей начало в теплых ключах, берега которой поросли ивами. Ему оставалась лишь четверть мили до рощи, но вдруг что-то заставило его остановиться.

Сначала Алан подумал, что звуки, доносившиеся до его слуха, были ружейными выстрелами, но через мгновенье он уже понял, что это не то, и догадка блеснула в его голове. Ведь сегодня 4 июля[3], и в роще кто-то стреляет из хлопушек.

Улыбка заиграла на его губах. Он вспомнил озорную манеру Киок зажигать сразу целую пачку ракет, за эту явную расточительность Ноадлюк всегда бранила ее. Они приготовились отпраздновать его возвращение, и ракеты доставил, наверное, Тоток или Амок Тулик из Алакаката или Тонана. Гнетущая тяжесть в душе Алана рассеялась, и улыбка не сходила уже с его губ. Потом, как бы повинуясь чьему-то внушению, его глаза обратились к мертвому хлопчатнику, который в течение многих лет стоял на часах перед маленьким оазисом. На самой верхушке его развевался флаг, колыхаемый легким ветерком.

Алан тихо рассмеялся. Вот люди, которые любят его, думают о нем, ждут его возвращения. Его сердце, охваченное прежним счастьем, забилось быстрее. Он резко свернул под защиту ив, тянувшихся почти до рощицы. Он захватит их врасплох. Никто не услышит и не заметит его приближения, и он появится внезапно. Такая шутка изумит их и приведет в восторг.

Алан подошел к крайнему дереву и притаился. Он услышал взрыв одной хлопушки, еще более громкий треск одной из гигантских петард, которая всегда заставляла Ноадлюк затыкать пальцами свои хорошенькие уши. Он бесшумно спустился с холмика, прошел через балку и выбрался на другую сторону. Все было так, как он думал. В ста шагах от него виднелась Киок — она стояла на стволе упавшего дерева. И как раз в эту минуту она швырнула новую пачку зажженных хлопушек. Другие, очевидно, собрались вокруг нее, наблюдая за представлением, но Алан их не видел. Он осторожно продолжал свой путь, стараясь подойти незамеченным к густому кустарнику, находившемуся в десяти шагах от собравшихся там людей. Наконец он туда добрался, но Киок все еще стояла на бревне спиной к нему.

Алана удивило, что не видно и не слышно остальных, и что-то такое в наружности Киок озадачило его. Вдруг его сердце судорожно сжалось и, казалось, перестало биться. На бревне стояла вовсе не Киок. И то вовсе не была Ноадлюк! Алан встал и вышел из-за прикрытия. Стройная девушка, стоявшая на бревне, чуть повернулась, и он увидел золотой отблеск солнечных лучей в ее волосах. Он громко позвал:

— Киок!

В своем ли он уме? Уж не отозвалось ли горе на состоянии его рассудка?

А потом он крикнул:

— Мэри! Мэри Стэндиш!

Она обернулась.

Лицо Алана было смертельно бледно. Та, которую он считал мертвой, предстала перед ним. На стволе упавшего старого дерева стояла Мэри Стэндиш и пускала хлопушки в честь его возвращения домой…

Глава XIII

После того, как Алан один раз окликнул ее, его язык отказывался вновь повиноваться ему, и он не в силах был вымолвить ни слова. Сомнения быть не могло. Это не было видение, а равно не было это плодом временного помешательства. Это была правда. Потрясенный до глубины души, он стоял, как каменное изваяние. Какая-то странная слабость охватила все тело, и руки безжизненно повисли. Она была здесь, живая! Алан мог видеть, как бледность ее лица сменилась слабым румянцем. С легким криком девушка спрыгнула с бревна и направилась к нему. Прошло только несколько секунд, но Алану они показались бесконечностью.

Кроме нее, он никого не видел. Ему казалось, что она выплыла к нему из холодного тумана моря. Девушка остановилась на расстоянии одного шага и только тогда заметила выражение его лица: в нем, очевидно, было что-то такое, что поразило ее. Смутно сознавая это, Алан старался овладеть собой.