У пределов мрака

Я не могу понять, почему, просыпаясь на берегу Балтийского моря в пахнущем гнилыми водорослями воздухе возле старых немецких или шведских барок, я иногда внезапно ощущал упрямый аромат тубероз?

Странствия захватили меня. Я бежал — но куда и от кого? Или от чего? Мог ли я знать ответ?

Ребенком, на бесконечной солнечной улице, я иногда мчался, словно жеребенок, чтобы проверить, всегда ли за мной следует моя тень? Наконец, задыхаясь и выбившись из сил, я останавливался и оглядывался, надеясь увидеть плоский силуэт своей далеко отставшей измотанной тени, валяющейся на солнечной мостовой.

Но разве сейчас я занимаюсь чем-то иным, а не бегством от грязной тени своей души?

Да, но что это за тень?

Странствия. Я мог бы представить их в виде простейшего уравнения, составными элементами которого будут банальные сцены из пьес парижских театров: вот улица с домами свиданий в Тулоне, вот девушки, джин и розовые шляпки, залитые голубым светом на Камершиал Роуд[66], вот отвратительный грязный переулок в Бресте, на котором находится старая тюрьма, вот нелепые пустынные улицы Антверпена…

Этот поезд…

Он несется в неизвестность, описывая кривые, он должен пройти через городок, когда-то небольшой, но теперь разросшийся.

Ах, это не имеет значения…

Добравшись до него, я постараюсь уснуть, хотя бы в привокзальной гостинице…

Меня никто не узнал…

Служащий на вокзале вежливо приветствовал меня… Оказалось, нет, не меня, а какую-то проходившую мимо даму.

Большая светящаяся реклама заливала оранжевыми неоновыми лучами, за неимением прохожих, пустую привокзальную площадь с «Универсальными магазинами Блана».

— Мой красавчик, — проворковал голос за моей спиной. — Мой малыш, которого я буду любить.

Запах грязной церковной паперти… Она бросала мне в затылок одно слово за другим. Наверное, в поезде она вылила на себя флакон дешевых духов.

— Никто не узнал меня, — громко сказал я. — Хотя, нет…

Пробежавшая мимо меня крыса, словно скользившая на колесиках, а не на лапках, нырнула в дыру, и оттуда на меня сверкнули розовые глазки. Мне показалось, что я узнал Жерома Майера. Но это была всего лишь крыса, обыкновенная крыса из сточной канавы.

Мы вошли через заднюю дверь, прошли светлым коридором, пропахшим свежей краской, и оказались в очаровательном будуаре.

Я уже знал, что должно произойти, и был спокоен и почти рад.

— Я сейчас, быстро наведу красоту, — сказала она, скрываясь за занавеской из старого розового бархата.

Диван показался мне на редкость странным, похожим на сильно вытянутое широкое и глубокое кресло, с сильным запахом кожи, к которому примешивался тонкий аромат больших подушек из розового шелка, подобранных в тон портьерам и панелям.

— Иду, иду, — донеслось до меня из соседней комнаты.

Я встретил ее в поезде, она вцепилась в меня, словно уличная девка, и сразу же сообщила цену, но…

Но, несмотря на свет бесконечности, затопивший мою душу, я знал, что иду верным путем, предписанным мне судьбой. И я принял предложение с пылкостью юного любовника, чем удивил и очаровал ее.

Я валялся на диване, небрежно перебирая безделушки, валявшиеся на туалетном столике.

Изящная китайская бритва в виде серпа заставила меня восторженно воскликнуть.

— В чем дело, мой маленький нежный друг? — прозвучал ее голос, дружелюбный, но с ноткой подозрительности. — А вот и я!

— Эта вещица показалась мне очень красивой, — сказал я, протянув к ней изогнутое лезвие из светлой стали.

Она склонилась надо мной.

— О, — сказал я, — мадам Буллю!

Мне хотелось, чтобы все закончилось без ее ужасных криков. Но возможно ли обойтись без них?

Судьба жестко определяет рамки происходящего, включая каждую свойственную этому происходящему мелочь.

Понимаете, в мире все предопределено заранее, начиная с орбиты гигантской звезды Бетельгейзе и кончая микроскопическими судорогами электронов.

Почему вы думаете, что у нас все произойдет иначе, мадам Буллю?

На ней была пижама, вышитая нитями из серебра и красного золота.

— Ромеона, — сказал я, — все соседи действительно ушли? И в доме никого не осталось?

— Да, — ответила она. — Я закрыла ставни. Помоги мне нести мою боль.

Я осторожно вышел из маленькой комнатушки, в которой зародилась моя тревога, и спустился по лестнице, устланной ковром, похожим на светящийся снег.

На первом этаже ощущалось тепло недавнего человеческого присутствия.

Я протянул руки к ее груди.

— Она сильно увеличилась со вчерашнего дня. Она поглотила все мои силы.

Я простонал:

— Она тяжелая, она невероятно тяжелая…

— Только твоя рука способна облегчить мою участь.

— Я слышу шаги на улице, Ромеона.

— Они не войдут сюда, потому что твоя рука облегчает мои муки.

Она перевела покрасневшие глаза на дверь.

— Они не появятся, пока твоя рука останется на мне.

Послышалась суматошная беготня множества людей, звон сабель, короткие приказы, крики ужаса.

— Они нашли Эркенслаха, — невнятно, словно издалека, пробормотала она.

— Вот как!

— Да, мертвого…

Ее грудь напряглась, словно туго надутый шар.

— Поддержи ее, — умоляюще прошептала она.

— Я больше не в силах поддерживать ее, Ромеона.

В ее глазах вспыхнуло отчаяние.