У природы нет плохой погоды…

Я не то чтобы тоскую…
Возьму в руки карандаш,
как сумею нарисую
скромный простенький пейзаж:

под водой летают галки,

солнца ярко-черный цвет,
на снегу кровавом, жарком
твой прозрачный силуэт.

От луны в потоке кружев

льется синенький мотив,
и бездонный смелый ужас
смотрит в белый негатив.

Дождь в обратном странном беге,

чей-то невидимка-след.
Тень огромная на небе
от того, чего и нет.

«Я в мир вбежал легко и без тревоги……»

Я в мир вбежал легко и без тревоги…
Секундных стрелок ноги, семеня,
за мной гнались по жизненной дороге,
да где там! – не могли догнать меня.

Не уступал минутам длинноногим,

на равных с ними долго я бежал.
Но сбил ступни о камни и пороги
и фору, что имел, не удержал.

Ушли вперед ребята-скороспелки,

а я тащусь… Но все же на ходу.
Меня обходят часовые стрелки, —
так тяжело сегодня я иду.

Пляж в Ниде

Безветрие. Безверие.
Большой песчаный пляж.
Как будто все потеряно,
и сам я, как муляж.

На вышках пограничники,

контроль и пропуска.
Поляна земляничная,
невнятная тоска.

Тела на солнце жарятся,

играют дети в мяч.
Безжалостное марево
нас душит, как палач.

Отсюда сгинуть хочется —

не знаю лишь куда —
сквозь ветер одиночества…
В душе – белиберда.

Я в зыбком ожидании,

в зубах хрустит песок,
и нервно, как в рыдании,
пульсирует висок.

Безветрие… Безверие…

Густая духота …
Забытые намеренья…
Транзистор… Теснота…

Ноябрь

Исступленно кланялись берёзы,
парусил всей кроной ржавый дуб.
Мужичонка, поутру тверёзый,
разбирал трухлявый черный сруб.

Три дымка курилось над селеньем.

Ветер покрутился и утих.
Вдруг явилось сладкое виденье —
возле клуба крытый грузовик.

Надпись на борту «Прием посуды»

за литровку написал маляр…
Вот пошли из всех калиток люди,
мужики и бабы, млад и стар.

В валенках, в берете на затылке

и по две авоськи на руке,
пер старик порожние бутылки
к благодетелям в грузовике.

Шел верзила с детскою коляской,

бережно толкал перед собой;
не дитя, а разные стекляшки
голосили в ней наперебой.

Паренек в замызганной ушанке,

явно не по детской голове,
как бурлак, волок посуду в санках
по осенней грязи и ботве.

Ерзали и звякали бутыли

у старухи в рваной простыне.
Где-то петухи заголосили,
вороны сидели на стерне.

Тишина надмирная повсюду.

Иней под подошвами шуршал:
населенье шло сдавать посуду
истово, солидно, не спеша.

Очередь безмолвная стояла.

Все вращалась хмурая земля.
А пустая, испитая тара
возвращалась на круги своя.

Прошедший год был мною недоволен, —

чего-то я себе напозволял.
Теперь я неугоден, недозволен…
Все говорят, в опалу я попал.

«Прошедший год предал меня забвенью…»