У птенцов подрастают крылья

Как только мы с мамой умылись и немножко отдохнули после дороги, Михалыч позвал нас к себе в кабинет, усадил на диванчик, сам сел напротив, к письменному столу, и достал из ящика какое-то письмо.

— Теперь полное внимание, — сказал он.

И начал читать. Собственно, в конверте было сразу два письма: одно, очень коротенькое, от Сережи. В нем он сообщал, что перешел в шестой класс гимназии и на лето к нам не приедет, а поедет вместе со своей мамой на дачу.

Сережа уже вторую зиму жил не с нами, а в Москве. Он учился теперь не у Елизаветы Александровны, а в Московской классической гимназии. К нам в Чернь он приезжал только летом на каникулы. А вот и этом году, значит, и летом не приедет. Сережа писал, что его мама сняла дачу около самой речки. В ней рыба прямо кишмя кишит и очень крупная.

— Это одна новость, — сказал Михалыч, — и, по правде говоря, малоприятная. Хотелось бы Сергея повидать. Ну, да все лето на даче он не усидит — к августу, а то и раньше непременно к нам прикатит… А вот вторая новость, — продолжал Михалыч, — весьма занятная. Это письмо от Наташи. В нем она сообщает нам, что… — Михалыч выдержал торжественную паузу и закончил: — Что собирается выйти замуж.

— Когда? За кого? Мы с мамой вскочили с диванчика и бросились к Михалычу.

Но он сделал решительный жест рукой — сидите, мол, смирно, всё узнаете по порядку.

Действительно, письмо было очень подробное, обстоятельное. Но самое интересное для меня в нем оказалось то, что будущий Наташин муж — агроном и страстный охотник, что живет он неподалеку от Москвы, что там пропасть дичи: тетерева, рябчики, глухари, рядом очень рыбная река. И Наташин будущий муж зовет Михалыча и меня приезжать на охоту.

— Что ты, брат, скажешь на это? — обратился ко мне Михалыч. — Понимаешь, тетерева, рябчики и даже глухари!

— Конечно, поедем. Этим же летом и поедем, — решительно отвечал я.

Мы с Михалычем сразу узрели в письме самое главное. А вот мама даже не обратила внимания на такое важное сообщение.

— Поражаюсь, — пожала она плечами, — дочь замуж выходит, а ты, Алексей Михайлович, о каких-то глухарях толкуешь. Неужели же в замужестве дочери самое главное, что муж — охотник?

— Ну не самое, а все-таки. Это характеризует человека с самой хорошей стороны. Помнишь, еще Тургенев сказал: «Он был охотник и, следовательно, отличный человек», или что-то в этом роде.

— Не помню, что сказал Тургенев, — также неодобрительно ответила мама. — Мне кажется, в таком серьезном деле надо не об охоте думать. — И мама ушла из кабинета, оставив нас вдвоем.

— Вот видишь, брат, женщины из самой хорошей вещи всегда сумеют сделать что-то неладное, — сказал Михалыч. — У них прямо страсть к этому. Ну, получили письмо, Наташка замуж выходит за хорошего человека. Агроном, охотник — значит, любит природу, не шалопай какой-нибудь… Значит, нужно радоваться. И нас на охоту зовет, тоже прекрасно — хочет дружбу завести.

Михалыч закурил и вдруг как-то озорно, совсем по-мальчишески подмигнул мне:

«Нашему полку прибыло». Недаром говорят: «Рыбак рыбака видит издалека». Пусть нас мадам в легкомыслии упрекает. У меня, брат, нюх на людей. Я сразу по письму вижу, что он отличный человек. А глухариков мы теперь обязательно постреляем.

— Обязательно! — одобрил я, забывая в эту минуту, что у меня еще и ружья нет.

— А теперь, — продолжал Михалыч, — давай-ка засядем, как запорожцы в Сечи, и напишем послание султану, то есть будущему Наташиному мужу. Ей самой я уже написал, а ему — оба вместе, по-мужски, значит.

И мы тут же засели за послание, которое отличалось от знаменитого письма запорожцев хотя бы тем, что писалось оно не врагу, а будущему, дотоле не известному другу.

НОВЫЙ ПРИЯТЕЛЬ

Первые дни пролетели так, что я их и не заметил, Я обегал весь городок, побывал и в соседнем лесу, и на речке. Мама не без тревоги следила за тем, что я с утра до ночи где-то пропадаю, следила, вздыхала, но помалкивала: уговор есть уговор.

А я наслаждался полной свободой.

И вот, бродя как-то раз по берегу реки, я вдруг увидел весьма странную фигуру. У самой воды лежал на животе какой-то паренек. Он был до пояса голый. Руки он засунул в воду под берег, что-то там усиленно шарил. Я подошел поближе.

В это время паренек вытащил руку из воды, держа в ней большого черного рака.

— Ну-ка положь в ведерко, попросил он меня, а то подыматься неохота. Не боишься?

— Ни капельки, — не без гордости ответил я, выполняя такое легкое поручение.

В ведерке, которое стояло неподалеку на берегу, уже копошилось десятка два раков.

— Я их тоже ловлю, только не так, а на удочку. — И я охотно рассказал о том, как мы с Михалычем удим раков.

— Это долгая песня, — ответил паренек, выкидывая на берег одного рака за другим.

Я только успевал их подбирать и относить в ведерко.

— Ну вот и хватит, — весело сказал удачливый ловец, быстро встал на ноги и оделся в синюю, совсем выгоревшую рубашку.

— Мне с ними канителиться некогда, а то и на рыбалку опоздаешь.

— При чем же тут раки? — не понял я.

— Как — при чем? Рак — это первая наживка что на окуня, что на голавля.