У развалин

Къ концу іюля, видя, что ихъ ничмъ не разольешь, и притомъ не разъ замтя слишкомъ пристальный взглядъ Софрона, обращенный на Сошо, Петръ Дементьичъ понемногу сталъ смущаться и нашелъ нужнымъ нсколько разъ выразить Шатрову, что онъ уже черезчуръ балуетъ его дочку. Тотъ ничего не понялъ и «баловства» продолжались.

Скоро Шатровъ окончательно пересталъ сознавать, что Сон шестнадцать лтъ, а ему уже сорокъ шестой годъ. Онъ не смотрлъ на нее какъ на полу-ребенка, не думалъ о томъ, что она и понятія не иметъ о жизни. До сихъ поръ онъ былъ скрытнымъ, замкнутымъ въ себ человкомъ. Онъ никому никогда не открывалъ свою душу, не жаловался, таилъ про себя свое горе, свои чувства. Ни у кого не просилъ онъ участія.

Теперь онъ началъ испытывать, и съ каждымъ днемъ все сильне и сильне, непреодолимую потребность передать живому и сочувствующему ему существу печальную тайну своей жизни. Теперь она давила его какъ никогда — эта старая, истерзавшая его тайна. У него было одно только живое, сочувствовавшее ему существо — Соня, и въ часы долгихъ прогулокъ по аллеямъ онъ, мало по малу, разсказалъ ей все, безъ малйшей утайки.

У неопытной, наивной двочки хватило и чувства, и разсудка выслушать его съ настоящимъ интересомъ и понять его. Во время своей исповди, продолжавшейся нсколько дней, онъ не разъ съ наслажденіемъ и сильнымъ трепетомъ видлъ, какъ ея большіе, широко открытые глаза наполнялись слезами, какъ румянецъ волненіемъ покрывалъ ея щеки.

Она принимала его тайну какъ довряемую ей святыню и гордилась такимъ довріемъ. Она теперь и во сн каждую ночь видла Шатрова, была вся полна имъ.

— Я никогда не могла подумать, что люди такіе дурные! — повторяла она, — если они васъ, «васъ» такъ обидли — я ихъ ненавижу!

Но все же, въ конц концовъ, ея хоть и шестнадцатилтняя голова подсказала ей то, до чего Шатровъ самъ никогда не могъ додуматься.

— Только вы напрасно считаете себя ужъ такимъ несчастнымъ, Дмитрій Валерьяновичъ! — воскликнула она какъ-то, — отъ большого-то несчастья васъ Богъ избавилъ… Когда вы ушли отъ всхъ несправедливыхъ людей — вамъ было куда уйти, въ ваше Нагорное, вы такъ богаты, у васъ все есть… захотите чего-нибудь — и все достанете! А вотъ еслибы вы должны были уйти и у васъ ничего бы, какъ есть ничего бы не было, если бы вы были совсмъ, совсмъ бдный… вотъ тогда бы это было ужъ несчастье!

Онъ задумался и долго шелъ рядомъ съ нею, опустивъ голову

— Разв я не такъ сказала? разв не такъ? — спрашивала она заглядывая ему въ глаза.

— Нтъ, не такъ, Соня! — наконецъ, проговорилъ онъ, — еслибы у меня ничего не было — я долженъ былъ бы работать ради куска хлба, и эта работа, можетъ быть, спасала бы меня отъ тяжелыхъ мыслей…

Соня качала головой, она не понимала этого.

— Не правда, но правда, — твердила, она, — какое бы горе ни случилось, быть богатымъ всегда лучше, чмъ быть бднымъ. У васъ все есть… захотите чего — и достанете…

Ему хотлось ее, только ее — и ничего больше. Онъ уже не первый день сознавалъ это, и не разсуждалъ, не изумлялся, не пугался. Хорошо это или дурно, умно или глупо — онъ даже о том ь и не думалъ. Для него это былъ вопросъ жизни.

Онъ взглянулъ на нее и весь похолодлъ отъ нахлынувшей страсти.

— Захочу — достану!.. какъ бы не такъ! — прошепталъ онъ дрогнувшимъ голосомъ. — Никакія деньги не дадутъ мн того, что я хочу…

— А вы чего хотите? скажите, что это такое, вотъ тогда и увидимъ!

Что-то сдавило ему горло, что-то шепнуло ему: «не говори»:- но она такъ доврчиво и ласково на него глядла, она даже взяла его за руку и прижалась къ нему плечомъ, съ дтскимъ и женскимъ любопытствомъ нетерпливо повторяя: «скажите».

— Я хочу никогда не разставаться съ вами, — задыхаясь шепталъ онъ, — хочу, чтобы мы всегда были вдвоемъ, здсь, въ этомъ саду…

— Я и сама хотла бы этого! — перебила его Соня, — только вотъ, да… теперь это невозмолено! въ конц августа меня увезутъ въ Москву, къ госпож Данквартъ, вдь я еще не кончила курса, мн остается цлыхъ два года… А потомъ, если хотите, я пріду и никуда ужъ не уду, буду всегда съ вами… вотъ видите, вотъ и возможно!

Она радостно засмялась.

— Ахъ, Соня! — вздохнулъ онъ, — да я въ эти два года умру без васъ… я съ ума сойду…

Онъ схватился за голову, онъ былъ не въ состояніи разсуждать, зналъ одно: удетъ она — и вмст съ нею конецъ жизни.

— Поймите… я люблю васъ… больше всего въ мір… я не могу, я не могу жить безъ васъ…

Она остановилась и со щекъ ея сбжала краска. Она теперь поняла, и обрадовалась, и испугалась. Вдь и она любитъ его больше всего въ мір, больше любимыхъ подругъ, больше отца. Она такъ привыкла къ нему за это время, ей такъ его жалко, онъ такой добрый, милый, красивый…

— И я, и я тоже люблю васъ… — прошептала она, сама не сознавая, что выговорила это.

И она не знала, какъ это случилось… ея голова у него на груди, онъ безсчетно, горячо ее цлуетъ, ей такъ тепло, хорошо хочется, плакать, смяться…

Въ конц августа Соня не ухала въ Москву, въ пансіонъ госпожи Данквартъ.