У реки Смородины

– Ни он, ни Юрий Близорукий не пожаловали, – продолжил Хоробрий. – А про вас нам князь тянитолкайский Световар рассказал, ему депешу доставили. Дескать, объявились витязи, дракона одолевшие. А уж потом и про Соловья весть пришла. А под конец и о событиях в Легендограде. Народ истосковался по богатырям, орлы мои. Люди у нас сильные духом да славные терпением. Появление средь них витязей – большое достижение и великая помощь в деле становления Родины…

«Тебе бы у нас в думу баллотироваться с таким языком-то», – подумал Иван, не слушая агитку. Ефрейтор внимал, раскрыв рот.

Дождавшись конца пламенной княжьей речи, Старшой сказал:

– А с послом парижуйским недоразумение форменное. Сам пойми, нам с сумкой денег грабить вовсе незачем. Перепугался лягушатник, виноватых стал искать.

– Беда одна от этих басурман, – вздохнул Хоробрий. – Ладно, не берите в голову. Казна ваша в углу, забирайте. Через час поедем в Торчок.

Но ни через час, ни через два двинуться не удалось – бедняга де Монокль пребывал в адски болезненном состоянии, и добросердечный князь лично отпаивал его резким живительным рассолом. Дружинники посмеивались: благородное горло парижуйского аристократа капустный настой не принимало.

– Как говорил Нелюдовик, если государство – это я, то где же мои исполнительные органы? – стонал Пьер. – Ах, вот они…

– Какое ты шевалье, если пить не обучен? – ярился Хоробрий. – Вшивалье ты, а не шевалье.

– Что есть «вшивалье»? – загробным голосом вопрошал посол.

– Плохой рыцарь. Никудышный.

Если бы эту беседу слышала мышь Гамаюн, она бы добавила: аховый, барахольный, бяка, вшивый, гиблый, гроша ломаного не стоящий, гунявый, дрянной, дурной, жалкий, завалящий, занюханный, захудалый, зачуханный, косячный, лажовый, левый, ледащий, мерзопакостный, мертвый, мутный, неважнецкий, незавидный, никчемный, никуда не годный, ни фига не стоящий, неудовлетворительный, нехороший, никчемушный, отвратительный, скверный, скудный, слабый, третьеразрядный, тухлый, ужасный, хламный, хреновый, – в общем, ни к черту.

* * *

Черный дом гадалки казался в утренних сумерках еще темнее. Перехлюзд без труда отпер закрытую на засов дверь. Воровское колдовство давалось магу лучше всего. Пройдя по коридору, он вошел в комнату Скипидарьи. Вещунья спала, сопя, словно маленький, но мощный насос.

Перехлюзд произнес короткое заклинание, и над ним загорелся лиловый шар. Бабка поморщилась, всхлипнула и проснулась.

– Что, старая, не предрекла моего появления? – Колдун недобро ухмыльнулся. – Мне нужна диковина из иного мира.

– Хм, нешто своя отказала? – Гадалка приподнялась на локте, рассматривая визитера.

– Не дерзи, ты в моей власти.

– А ты-то, ты в чьей… – с укоризной проговорила Скипидарья. – Тьма за твоим плечом. Ложь в твоих деяниях… Не поможет тебе диковина.

– Неуверенно врешь, не пронимает.

– Твоя забота, – пожала плечами вещунья. – Бери. Вон в том сундуке.

Волшебник прошел в угол, поглаживая раздвоенную бороду. На указанном ящике спал маленький Горыныч. Стоило Перехлюзду приблизиться, и страж вскинул три рогатенькие головенки, угрожающе зашипел.

– Цыпа-цыпа-цыпа, – прошептал маг и нанес подлый магический удар.

Раздался глухой хлопок, Горыныча скрыли густые клубы сизого дыма.

– Охламон! – подала голос гадалка. – Кто же змеев волшбой воюет?

Завеса рассеялась, и на сундуке обнаружился невредимый змей, только вот незадача – в три раза увеличился.

Вместо чешуйчатой моськи колдун столкнулся с существом немаленьких размеров. И ящер был зол.

В Перехлюзда полетели сразу три струи пламени. Маг увернулся, но пришлось тушить загоревшийся плащ. Сбив огонь, волшебник протянул руку в сторону Скипидарьи. Невидимая хватка сжала старушечье сердце.

– Отзови шавку, – потребовал колдун.

– Горыныч, золотко, – прохрипела побледневшая бабка. – Поди, поди, прогуляйся.

Дракончик грузно соскочил с сундука и поковылял к открытой двери. Тиски, давившие на сердце гадалки, исчезли.

Перехлюзд порылся в барахле, извлек приемник. Обернулся к вещунье:

– Это?

Та кивнула.

– Как оно работает?

– Откель же мне известно? – прикинулась простушкой Скипидарья.

Колдун ткнул себя в грудь, потом картинно сжал несколько раз руку в кулак.

– Хорошо, не угрожай, – поспешно заговорила гадалка. – Воздействуй на него, и он заговорит-запоет, заиграет-забрешет. Больше я о нем ничего не знаю.

Потеряв к бабке всякий интерес, Перехлюзд устремился к выходу. Светящийся шар парил над ним, и вещунья улыбнулась, глядя на лиловую рожу мага. За дверями его ждал сюрприз. До ушей Скипидарьи донеслось шипение, потом лязг зубов, вскрик злобного колдуна и треск рвущейся материи.

– Ну, ведьма старая, за плащ ты мне еще ответишь! – сдавленно пригрозил волшебник и был таков. Браниться-то и пугать можно, а вот руку на гадалку поднять не смей – боги жестоко карают покусившегося на проводников их воли.

Перехлюзд явился на постоялый двор, где его ждала Ненагляда.

Целые сутки колдун колдовал над странным устройством. Воздействие магии действительно заставляло вещицу исторгать бессмысленные речи: