У реки Смородины

Храпящий на входе часовой даже ухом не повел. Он не интересовал царя зверей, потому и остался жив. Хищник осторожно ступал по мягким ковровым дорожкам. Лев не оглядывался, не останавливался, вертя гривастой головой. Он знал, куда идет.

К почивальне княжны Василисы.

Егор как раз отвлекся на странный звук: словно за окном птичьи когти царапали подоконник. Мелькнула черная крылатая тень. Страж обернулся и увидел каменного зверя в конце коридора.

– Блин, все-таки заснул, – сказал ефрейтор.

Лев планомерно двигался к покоям княжны.

– Барсик, стоять! – скомандовал парень.

Ноль эмоций.

– Йоханый бабай, да он же каменный!

Хищник миновал полпути до заветной двери.

Размеренность и нарочитая медлительность движений испугали бы кого угодно.

Емельянов-младший зарычал и, бросившись на зверя, уперся ему в лоб, стараясь остановить. Дурное дело не хитрое, Егор преуспел.

Теперь лев заметил препятствие. Резко поднявшись на дыбы, он ударил дембеля каменными лапами в грудь. Парень просвистел по коридору и врезался спиной в дверь Василисы.

Дверь не устояла. Егор с грохотом приземлился в спальне. Служанки, Почечуй и сама княжна мгновенно проснулись. Кто-то завизжал.

Ефрейтор поднялся на ноги, ярясь ничуть не меньше, чем тогда, когда валил дерево. Сжав правый кулак, парень в два прыжка подскочил к хищнику и без промедления врезал ему в лоб.

Раздался хруст. От места удара пробежали затейливые трещины, и голова зверя развалилась на несколько кусков. Туловище так и осталось стоять посреди коридора.

Егор, морщась, смотрел на руку. Костяшки пальцев стремительно заливала кровь. Средний палец не разгибался.

Через минуту из проема показалась голова дядьки Почечуя.

– Эй! – позвал он.

Обернувшийся парень усмехнулся: «Послали слепого подглядеть», но тут же одернул себя. Некрасиво.

– Все в порядке, – буркнул ефрейтор. – Опасность миновала, можно пореветь.

Свечи догорели, и чердак двухэтажного терема погрузился во мрак. Предрассветная молочная мгла вплывала в слуховое окно и рассеивалась в чернильной тьме. На грязном полу мутнел неявный светлый круг, поделенный крестообразной тенью рамы на четыре сектора. Рядом с этим импровизированным коловратом – знаком солнца – виднелся край старой дерюги, на которой спал могучий здоровяк. Татуированные руки вздрагивали, лицо искажали гримасы боли. Детине снилась черная-черная комната с черной-черной дверью, а за ней – черный-черный человек.

– Ты плохой мальчик, – прошипел человек.

Вокруг было темно, но здоровяк почему-то видел незнакомца. О, он испытывал к черному человеку смешанные чувства. Детина любил его и одновременно боялся. Это был первородный, животный страх, отнимающий рассудок. И чем сильнее возрастал страх, тем крепче, неистовее становилось обожание.

– Да, я плохой мальчик, – пролепетал здоровяк. – Накажи меня!

– Я накажу тебя. Позже. Если захочешь. Прошлым вечером ты пытался сделать большое дело, но у тебя немного не получилось. Не отчаивайся и продолжай служить мне.

– Я не подведу. Что-нибудь еще, повелитель?

– Вроде бы нет. Хотя… Помойся, наконец. От тебя смердит.

Человек вынул из-за спины черную-черную руку и, сжав ее в черный-черный кулак, погрозил.

Детина проснулся, лопоча: «Я разочаровал Злодия. Я разочаровал Злодия».

Он достал из-под дерюги кнут и стал неуклюже охаживать себя по спине:

– Вот тебе! Вот тебе за поведение… Вот тебе за прилежание… За двойку по арифметике… За кол по пению…

Эти слова всегда сами выползали из темных глубин памяти сумасшедшего здоровяка, ведь именно их произносил его злой и пьяный отец во время частых экзекуций. А, как нам известно из голливудских триллеров, корни всех проблем следует искать в детском опыте пациента.

Глава пятая В коей от многих отворачивается удача, а события развиваются прямо-таки пугающе

Я глупо создан: ничего не забываю, – ничего!

М. Ю. Лермонтов

Проснувшийся Федорин впервые за последние трое суток почувствовал себя человеком. Конечно, он восстановился не полностью, зато перегруженный разум наконец-то отдохнул.

«Хорошо, что я запретил себя будить», – отметил Радогаст.

Он выскочил из постели, быстро оделся, радуясь тому, что спал во дворце и не нужно идти на работу по промозглому туманному Легендограду. Работа уже здесь, только выйди за дверь скромных покоев, отведенных сыскарю.

Отвернувшись от окна, Федорин вздрогнул – на комоде лежала голова и таращила на него маленькие глазки.

– К-колобок? – вымолвил Радогаст.

– Он самый, – ухмыльнулся каравай.

Он радовался тому, что застал сыскаря врасплох.

Федорин молчал, и Хлеборобот решил его не раздражать.

– Побеседовать бы. Но не здесь. Лучше прогулочкой утренней насладиться.

– Согласен.

Человек и колобок покинули комнатку и столкнулись с мальчонкой-посыльным. Русоволосый паренек обрадовался, затараторил: