У рифа Армагеддон

Храм стоял на вершине изумрудно-зеленого холма, который возносил его еще выше к Божьим небесам. Его сверкающий купол был виден за много миль над водами озера Пей, и он сверкал над великим городом Зион на берегу озера, как корона из золота и алебастра. Это была корона города во многих отношениях, поскольку сам город - один из полудюжины крупнейших во всем Сэйфхолде и, безусловно, самый старый - существовал только с одной целью: служить нуждам Церкви Ожидания Господнего.

Эрейк Диннис, архиепископ Чариса, медленно шел к Храму через обширную площадь Мучеников, над которой возвышались бесчисленные фонтаны, чьи танцующие струи, разбрызгиваясь у ног героических скульптур Лэнгхорна, Бедар и других архангелов, насыщали влагой освежающие дуновения ветра. На нем была белая сутана епископа, а на треугольной шапочке священника на его голове красовалась белая кокарда и оранжевая лента архиепископа с голубиным хвостом. Благоухающие ароматы северной весны доносились от клумб с цветами и цветущих кустарников, которые садовники Храма содержали в идеальном состоянии, но архиепископ едва ли замечал это. Чудеса Храма были частью его повседневного мира, и более приземленные аспекты того же самого мира часто отодвигали их на задний план его сознания.

- Итак, - сказал он молодому человеку, идущему рядом с ним, - понимаю, мы все еще не получили документы от Брейгарта?

- Нет, ваше преосвященство, - послушно ответил отец Матейо Браун. В отличие от шапки его патрона, на шапке священника была только коричневая кокарда верховного священника, но белая корона, вышитая на правом рукаве его сутаны, указывала на то, что он личный секретарь и помощник старшего архиепископа.

- Жаль, - пробормотал Диннис с едва заметной улыбкой. - Тем не менее, уверен, что Жирэлд действительно сообщил и ему, и Хааралду, что необходимы документальные доказательства. Мать-Церковь сделала все возможное, чтобы обе стороны были справедливо представлены перед ее судом.

- Конечно, ваше преосвященство, - согласился отец Матейо.

В отличие от прелата, которому он служил, Браун старался не улыбаться, хотя и знал о личном послании Динниса епископу-исполнителю Жирэлду Адимсину, в котором ему предписывалось в административном порядке "потерять" сообщение по меньшей мере на пятидневку или две. Браун был посвящен в большую часть деятельности своего патрона, какой бы скрытной она ни была. Он просто не был достаточно старшим, чтобы проявлять веселье или удовлетворение по поводу их успеха. По крайней мере, пока. Он был уверен, что когда-нибудь у него будет это старшинство.

Два священнослужителя достигли широких, величественных ступеней колоннады. Десятки других церковников поднимались и спускались по этим ступеням, проходя через огромные открытые двери с барельефами, но поток расступался вокруг Динниса и его помощника даже без ропота протеста.

Если он едва замечал красоту самого Храма, архиепископ полностью игнорировал младших священнослужителей, уступавших ему дорогу, точно так же, как он игнорировал одетых в форму храмовых стражников, стоявших по стойке смирно через равные промежутки, их кирасы блестели на солнце, алебарды со сверкающими лезвиями были наготове. Он продолжал свое величественное шествие, сложив руки в широких, отделанных оранжевым, рукавах своей белоснежной сутаны, размышляя о запланированном на вторую половину дня заседании.

Они с Брауном переступили порог огромного, парящего над землей собора. Сводчатый потолок парил на высоте восьмидесяти футов над сверкающим полом, поднимаясь выше половины высоты центрального купола, а видневшиеся вверху фрески, изображающие архангелов, трудящихся над чудесным делом Сотворения, шли по кругу этого золотого, инкрустированного драгоценными камнями потолка. Искусно расположенные зеркала и световые люки, встроенные в крышу Храма, собирали весенний солнечный свет и проливали его через фрески тщательно направленными лучами света. Благовония плыли сладко пахнущими облаками и завитками дыма, вились в солнечном свете, как ленивые змеи, а великолепно поставленные голоса храмового хора сливались в тихий, идеально гармонизированный хвалебный гимн а капелла.

Хор был еще одним из чудес Храма, обученный и посвященный тому, чтобы дом Божий постоянно наполнялся голосами, возносящими хвалу Ему, как повелел Лэнгхорн. Незадолго до того, как утренний хор подходил к концу отведенного ему времени, дневной хор тихо маршировал на свое место в таких же хорах на противоположной стороне собора, где присоединялся к песне утреннего хора. По мере того, как голоса дневных певцов становились громче, голоса утренних певцов затихали, и для слушающего уха, если оно не было очень тщательно натренировано, это звучало так, как будто в гимне вообще не было перерыва или изменений.