У Ромео нет сердца

У меня нет платка, чтобы утереть слезы. Нет — я не плачу. Конечно, не плачу. Ведь мне нельзя — я в гламурном платье. Держусь. И вдруг понимаю, как сильно изменилась. Я больше не та наивная, честная девочка, которая пряталась за холмом в надежде увидеть чужое счастье и помечтать о нем, как о своем. И не та дурочка, которая обнимала и целовала своего выдуманного героя, выпрашивая у него любви. Я повзрослела. А может быть, я просто слишком много думаю…

— Очень славный парень, по-моему, — философски изрекает ведущий после того, как видеозапись заканчивается. — Честный.

Сейчас в нем нет былой резкости. Нет заносчивости, категоричности, высокомерия. Не улыбаясь, он смотрит на нас, так называемых «героев», и говорит о вполне понятных вещах: о честности, любви и дружбе, о защите обиженных… Неожиданно он оказывается рядом с Маринкой. Она внезапно меняется в лице, ее губы дрожат. Но длится это недолго — уже через пару секунд она, улыбаясь, произносит, как ни в чем не бывало:

— Видите, а ведь мы не напрасно сюда пришли. Даже одно то, что зрители узнают, что люди с аутизмом могут любить, уже очень важно. А вопрос с кафе мы постараемся как-нибудь решить.

— Надеюсь, что полюбовно? — уточняет ведущий, делая акцент на последнем слове.

— Конечно-конечно, — жеманничает Марина. — Разумеется, мы готовы пойти на уступки. Всякое бывает, мы это понимаем.

* * *

Я выхожу из студии и оказываюсь в длинном коридоре. «Жизнь — не стремительно мчащийся поезд, с которым любят сравнивать ее режиссеры», — думаю я. Это обычный бесконечный серо-белый коридор. Вернее, лабиринт из коридоров. Здесь никто не отвезет тебя в мягком вагончике в счастливое будущее: ты сам ищешь выход, сам идешь, вкладывая усилия в каждый шаг…

— Юля, здравствуйте!

Она отвлекается от разговора с каким-то мужчиной и стремительно шагает в мою сторону. Ирина, эта шикарная женщина, идет ко мне — спокойная, улыбающаяся, красивая. Как роза в летнем саду — ухоженная, без изъянов. «Разве можно с ней конкурировать?» — мелькает в голове, пока я иду ей навстречу.

— Здравствуйте!

— Ну, как ты?

Это жесткое «ты» заставляет меня вздрогнуть. Не то чтобы оно как-то задевает меня, нет, — просто оно так резко контрастирует с ее образом, что на секунду мне кажется, будто вместо великосветской львицы передо мной стоит обычная тетка, тыкающая малознакомой девочке. Вблизи ее взгляд кажется еще более высокомерным и презрительным. Наверное, я придираюсь… Она тоже оценивает меня.

— Все хорошо, — дежурно отвечаю я.

— Ты была сегодня просто неотразима! — говорит она.

Что означает это выражение лица, это восхищение моими несуществующими успехами? Я смотрю, как она держит сумочку, которая стоит чуть меньше нашей квартиры, как нервно растопырены ее ухоженные пальцы, — и пытаюсь понять, может ли он ее любить… Интересно, как они делают это, как шепчут друг другу слова любви, как выглядят, когда вместе просыпаются…

— Спасибо. А вы тут как оказались? — спрашиваю я, решив, что ее «ты» дает мне право на любопытство.

— А ты разве не знаешь?

О, если бы знала — я не задавала бы подобных вопросов. С великодушным видом спустя пару секунд она продолжает:

— Я продюсер фильма.

— Да? А я думала, что вы с мужем как-то связаны с благотворительностью…

— Мужа у меня давно нет, он умер, — говорит она с напускной грустью. — Он был известным врачом, владельцем сети клиник, и занимался благотворительностью.

— Понятно.

— Я вот что думаю… — Ирина подходит ко мне еще ближе и окидывает с ног до головы пристальным взглядом. — Может, нам сделать из вас с Марком пару…

— То есть? — первые пару секунд я действительно не понимаю, что за ерунду она несет.

— Вы будете хорошо смотреться вместе, и это поможет продвижению фильма, — поясняет она. — Впрочем, это не коридорный разговор. Надо подумать.

По дороге домой я думаю о том, как нагло обманываю окружающих. Моя кажущаяся покорность убеждает их, что я сыграю свою роль на ура — буду вращаться среди нужных людей, говорить правильные слова и безропотно делать все, что потребует от меня слава. Но уже сейчас, когда съемки фильма в разгаре, а до его выхода — еще немало времени, мои честолюбивые планы вышли за рамки приличия…

Глава пятая

Час спустя я иду по набережной и все еще думаю о том, что падаю слишком стремительно. Я уже совсем не уверена, что моя ложь неочевидна. Да, мне не пришлось говорить неправду — я просто преподнесла все в той обертке, которую давным-давно придумали за меня. Однако бог с ней, с ложью, облеченной в слова… Что делать с ощущением собственной никчемности от того, что я вру даже себе?

В кармане вибрирует телефон. Я с трудом достаю его замерзшими руками, вижу на экране неизвестный номер. Неужели!

— И как тебе сейчас, стыдно?

— Простите, что? — не знаю, почему, но я вновь говорю с ним на «вы».

— Иногда ложь вроде бы и не выглядит ложью, правда? — говорит он вкрадчиво.