У рыбацкого костра

- Здорово, здорово, Анипадист! А ты бы, парнишша, присел, а то ведь до того упарился, что на тебя водой брызни - зашипит! Сядь, полчек, посиди, охлонись…

- Это можно, Федор, это у нас запросто, товарищ! Отчего бы и не посидеть с хорошим человеком да не побалакать о том да и сем…

Курил Анипадист Сопрыкин до сих пор махорку, что выпускает Бийская фабрика, и как только припалил он цигарку, участковый Анискин выпрямился и даже едва приметно вздрогнул. Боже мой! Боже! Не махоркой запахло, а войной потянуло со стороны рыбака Анипадиста Сопрыкина!… Исчез сразу высокий обский яр, перестали шелестеть над головой три старых осокоря, замолкли живые человеческие голоса… Открылась перед мысленным взором Анискина крохотная по сравнению с Обью река Снежка, что в Брянской области, потянуло запахом танкового дыма, повисли в голубом небе, похожие на хризантемы, разрывы зенитных снарядов.

Анискин сам себе удивился, когда услышал свой собственный голос; он, участковый, и не предполагал, что говорит, а вот, оказывается, лились из его рта тихие, больные слова…

- Что ты сделал с самим собой, Анипадист! - говорил Анискин тихо и болезненно. - Во что ты себя превратил… Ну, вспомни, вспомни, дружище, как лежали мы с тобой на берегу тонюсенькой речушки Снежки и что ты мне тогда говорил… Ты ведь вот что говорил, Анипадист: «Эх, увидеть бы в остатный раз Обишку - и тогда помирать можно! Эх, говорил ты, сесть бы в последний раз в обласок да взмахнуть веслишком - вот и помирать не жалко!» А потом ты и такое сказал, Анипадист: «Жила бы Обишка, а все остальное - тлен, ерунда, чепуха на постном масле!» Ты так говорил, Анипадист? Я тебя, друг, спрашиваю, ты так говорил? «Жила бы, дескать, лишь Обишка, а мы и в сырой земле полежать можем»… Ты это говорил на той самой Снежке?

- Говорил! - ответил рыбак Анипадист Сопрыкин и встал с земли. - Говорил я так, Федор, в точности так и говорил…

Он поднял с земли туес, перевернул его и стал вываливать на землю рыбу. Сначала падали чебаки, ельцы, окуни, а потом серебром заструилась царь-рыба, сама стерлядь, сама она - рыба древняя… Стерлядь сыпалась да сыпалась, гора ее все росла да росла.

- Эх ты, - сказал Анискин. - Что теперь делать прикажешь? А?

‹№ 35, 1975)

Федор Абрамов

Жила-была Семужка

История одной жизни

I.

Ее звали Красавкой.

Это была маленькая пестрая рыбка, очень похожая своей золотисто-палевой, в красных пятнышках, расцветкой на гольянов - самую нарядную рыбешку северных рек. Вот только голова у Красавки была большая, непомерно толстая, и, наверно, поэтому те же самые гольяны - их семейка жила рядом, в тихой заводи у берега, - никогда не заглядывали к ней на быстринку.

Быстринка - маленькая веточка-протока, оторвавшаяся от пенистого порога. От главной речной дороги, по которой гуляют большие рыбы, ее отделяет серый ноздреватый валун. Сверху валун густо забрызган белыми пятнами _;- на нем постоянно вертятся промоины с холодной ключевой водой. Жарко - ныряй в промоины, разразилась буря-непогодь - и опять выручают промоины. А главное - где бы она укрывалась от врагов?

Врагов много. Враги со всех сторон. Зубастые щуки, рыскающие в прибрежной осоке, огнеперые разбойники окуни, налимы-притворщики, наподобие серых палок залегшие у камней, и даже ерши. Ужасные нахалы! Подойдут скопом к быстринке, развернутся, как для нападения, и стоят - неприступные, ощетинившиеся, выпучив большие синие глазищи.

Поэтому Красавка - ни на шаг от своей быстринки. С утра она ловила букашек и пауков, которых приносило течение, а затем, если было солнечно, играла: то подталкивала носиком искрометные камушки на дне, то прыгала за изумрудными стрекозами, снующими над самой водой, а иногда, ради забавы, даже кидалась на какого-нибудь зазевавшегося малька.

Но особенно она любила наблюдать за большими рыбами. Она часами могла смотреть на пляску проворных хариусов в шумном пороге, на стремительный бег красавцев сигов, которые, подобно серебряной молнии, прорезали темные глубины плеса - огромной ямины, начинающейся сразу за валуном.

В общем, ей нравилось житье на весенней быстринке.

Но вот наступили темные, хмурые дни, с дождями, туманами, и Красавка затосковала.

Солнце теперь показывалось редко, сверху все время сыпались листья, лохматые, разбухшие, и на быстринке было неуютно и сиротливо. А по ночам к валуну стал наведываться обжора налим. Скользкий, безобразно голый, морда с усищами. Он подолгу шарил под валуном, принюхивался, тяжело сопел. Красавка еще глубже забивалась в промоины и до самого рассвета дрожала от страха. И так ночь за ночью.

Что делать? Куда податься?

Однажды утром, в который раз размышляя над своей судьбой, она вдруг увидела слева от валуна, на плесе, там, где пролегала главная дорога в реке, огромную незнакомую ей рыбу. Рыба неторопливо плыла вниз по течению, и, когда она изредка взмахивала хвостом, от нее расходились волны. А как она красива была, эта рыба! Тело длинное, сильное, в розовых и золотистых пятнах, могучие темные плавники с оранжевой каймой.