У самого Черного моря. Книга II

«Воскресенье. Солнечный день. В 11.35 прошу разрешения на взлет. Группами по пять самолетов поднимаемся в воздух. Ложимся на боевой курс. Идем под надежной охраной: слева, справа и сверху — звенья истребителей-гвардейцев.

Неизвестно откуда взявшиеся три „мессера“ пытались приблизиться к нам. Их даже не подпустили. Одна из гитлеровских машин задымила, резко повернула к берегу.

Хорошо идти на боевое задание, когда рядом чувствуешь локоть друга.

Но вот и все — дальше истребители провожать не могут: радиус их действия кончается. На прощанье авдеевцы покачивают крыльями. В наушниках слышу голос Михаила Васильевича:

— Ни пуха, ни пера! Держитесь, братцы! Встретим вас в этом же квадрате. Точно по расписанию.

— К черту!

— Что?

— К черту тебя послал… Ты же пожелал: „ни пуха, ни пера“.

Авдеев смеется.

— Согласен… Только возвращайтесь в целости и сохранности.

— Постараемся…

Мы расходимся.

Полет проходит на высоте сто метров. Крадемся над водой, чтобы нас преждевременно не обнаружили. Через час показался румынский берег. Осматриваемся. Видим огромный город. Это Констанца. По радио не переговариваемся — так условлено. Качнул крыльями. Меня поняли: ведомые перестраиваются, как было условлено. Разворачиваемся вправо. Подходим ближе. Зенитчики молчат. Значит, нас либо не обнаружили, либо пока принимают за своих. Что же, тем лучше!..

Вот уже видна морская база, пляж. На нем — тысячи купающихся. Улыбаюсь про себя: „Сейчас воскресный отдых прервется. И самым неожиданным образом“. Снижаемся. Теперь высота — тридцать метров. Пора! Скрываться уже нет надобности. Кричу в микрофон:

— Атака!..

Самолеты стремительно приближаются к кораблям.

— Залп!

Длинные тела торпед несутся вниз к цели. Машины с ревом проходят над пляжем. Мечутся по берегу люди. Заговорили зенитки, но все перекрыл грохот взрывов в порту. Разворачиваюсь, фотографирую результаты удара. Раскалывается надвое миноносец. Осел, почти ушел под воду носом второй… Осколки барабанят по фюзеляжу. Пора уходить.

В это мгновение заговорила рация моего друга и заместителя Миши Бензоношвили:

— Я горю! Прощай, друг!..

— Мишка-а-а! Может быть, парашют? Или сядешь на воду?

— На такой высоте парашют? Что ты говоришь, дорогой! — Миша, кажется, еще находит силы шутить… — А в плен я не собираюсь!..

— Миша-а!

— Прощай!..

Вижу: он выводит пылающий самолет из строя и направляет его на огромные бензобаки.

— Мишка-а!..

Взрыв полыхнул под самое небо. Даже в самолете, несмотря на гул моторов, звук прошелся раскатом грома.

Летим, потрясенные увиденным. На наших глазах совершен подвиг. И какой подвиг!..

Может быть, этот взрыв окончательно деморализовал противника, только зенитки дали всего несколько беспорядочных залпов и смолкли совсем.

Мы повернули к родным берегам. На подходе к условленному квадрату замечаем черные точки. Много черных точек. Может быть, немцы? Нет, слава богу, свои. Сквозь плексиглас вижу встревоженное лицо Авдеева. Спрашивает:

— Почему не все машины?..

— Миша Бензоношвили погиб, — а у самого комок в горле. — Погиб…

Нельзя раскисать: я же командир. Запрашиваю экипажи:

— Доложить о потерях: Докладывают:

— Двое раненых.

Спрашиваю:

— Доведете машину?

— Да! — узнаю голос штурмана Клюшкина…

На земле выяснилось: у него выбило правый глаз. Одной рукой он держал вытекающий глаз, другой вел штурманскую прокладку…»