У старых окопов

Никто ему не мешал, и Павлу Савельевичу хотелось думать только о сыне. Но все здесь давно уже было им думано и передумано, ничего нового о Юрии он уже много лет не знал, и мысль его как-то сама собой незаметно соскальзывала на другое. Он думал о Варе с Алексеем и о своем заместителе, который спит и во сне видит, когда же наконец Павел Савельевич уйдет на пенсию, а то и даст дуба и освободит ему в питомнике начальственное кресло. Павел Савельевич усмехнулся, припомнив, что символическое это кресло в его кабинете — всего-навсего старый скрипучий стул, и ему почудилось на миг, будто он перехитрил своего заместителя. Не миновал Павел Савельевич и набившего оскомину шума-грома и решил, что не все здесь так просто, как еще нынче днем ему казалось. Одно ясно: рано или поздно вся эта шумиха вокруг лесопосадок поутихнет, а любимое его дело останется, переживет и этот канцелярский суховей. Да, судя по радиоперекличке, шум-гром этот не шибко опасен: идет он больше поверху, а вот работяг бригадиров так и не задел.

Павел Савельевич спохватился и поспешно вернулся мыслями к сыну, стыдясь своей непростительной забывчивости. Он только никак не мог понять: один он такой непостоянный или вся человеческая порода такая несовершенная…

Кто-то вышел из вагончика, заглянул в палатку, постоял в темном промежутке между холстинами света и стал подниматься к нему напрямик по крутому склону.

— Несет кого-то нелегкая… — проворчал Павел Савельевич и узнал Варю.

— Что вы тут один сидите? — упрекнула она. — Не нравится у нас?

Павел Савельевич не знал, чего больше было в Вариной заботе о нем: сочувствия к его одиночеству и неприкаянности или того, своеобразного, в основе своей доброго, хотя отчасти и эгоистического желания, какое бывает у любящих и вообще счастливых людей, когда для полноты счастья им позарез надо, чтобы и всем вокруг тоже было хорошо. Сдается, Варя виноватинку свою перед ним чувствует: он вот грустит, а у нее праздник на душе.

— Иль нездоровится вам? — встревожилась она. — Опять сердце, да? Вы скажите, у нас аптечка есть, полный набор лекарств: и от кашля, и от простуды, сердечные капли тоже есть…

— Пейте сами свои капли, — сердито буркнул Павел Савельевич.

— Вы не стесняйтесь, только скажите, ключ от аптечки у меня.

— А не слишком ли вы тут, девушка, ключами да замками увлекаетесь? — ехидно спросил Павел Савельевич. — Книги у вас, как преступники, под замком, а теперь вот и аптечку арестовали… А еще молодежная бригада! Где же у вас преобразование природы?

Чем сильней он симпатизировал ей, тем больше считал себя обязанным держаться с ней построже. Он и сам, пожалуй, не смог бы сказать, зачем понадобилась ему эта несговорчивая строгость, но бессознательно придерживался этой тактики, чтобы никто не упрекнул его в попустительстве. Да если на то пошло, так ему просто легче было любоваться ею, вроде платил он своим ворчаньем пошлину за это неожиданное стариковское любование.

Варя смутилась.

— Не все еще у нас сознательные. Такие есть — их еще воспитывать и воспитывать… Вы не думайте, я не про воровство. Просто растащат книги по палаткам и кабинам тракторов, потом и следов не найдешь. А аптечка… Раньше я ее не запирала, так один тракторист — Пшеницын, неряха этот — споил коту всю валерьянку. Специально по жаре в деревню за котом ходил — вот человек!.. Вы не знаете, и почему кошки так валерьянку любят?

Она спросила это так же серьезно и заинтересованно, как днем говорила о преобразовании природы.

— А шут их знает. Наверно, соответствует кошачьему вкусу… Слушайте, что вы у меня всякую ерунду спрашиваете?!

Павел Савельевич не шутя разозлился на Варю за то, что по ее милости ему приходится ломать голову над такой несусветной ерундой, как эти глупые коты. Прямо талант у человека — снижать весь настрой его мыслей: днем колеса для вагончика, а теперь вот дурацкие коты с валерьянкой. И он спросил более сердито, чем собирался:

— Скажите, милая девица, вы сами надумали здесь работать или вас сюда… как это называется по-современному?.. Распределили, да?

— Нет, я сама напросилась. Швейная работа такая старомодная…

— Ну да, конечно! — живо подхватил Павел Савельевич. — Штаны и рубашки — это пережиток! То ли дело нагишом бегать!

— Я не про то. Одеть или накормить человека тоже нужное дело, кто ж спорит, но масштабы не те…

Варя замолчала, чувствуя неодобрение Павла Савельевича.

— Ах, масштабы! — ехидно сказал он. — А вы знаете, еще Петр Первый говорил: масштабы суть вещь условная… — Павел Савельевич сердито засопел, недовольный собой. И чего он выкатил против этой девчушки такую тяжелую артиллерию, как царь Петр? — Но я-то другое имел в виду: на швейной фабрике или в земледелии работа наглядная и результат скоро виден. А лесопосадки — дело долгое, тут терпением надо запасаться…

Павел Савельевич забоялся, что Варя не поймет его, и хотел поясней растолковать свою мысль, которая давно уже занимала его. Но Варя и без его разъяснений сразу все поняла: то ли такая догадливая была, то ли и сама думала уже о  д о л г о й  лесной работе.