У страха глаза велики

Через несколько минут в столовой появилась все еще бледная Вика, с отвращением взирающая на стакан гранатового сока, зажатый в руке. Да что это с ними нынче? Самые обычные предметы вдруг вызывают какие-то неадекватные реакции. Чудеса!

— Привет, — бросила она и слабо попыталась улыбнуться. Приподняла кофейник, определяя наличие содержимого, и спросила:

— Уделишь чашечку?

Откуда-то сверху, с лестницы донесся еле различимый звук: не то шорох, не то скрип, не то царапанье. Нет, Маргарита Львовна, это с тобой нынче что-то не так. Совсем доехала, мерещиться начинает. Скоро от собственной тени шарахаться станешь. Обстановка в доме, конечно, не располагает сейчас к песням и пляскам, но неплохо бы все же взять себя в руки. Ага, подумалось мне, и положить куда-нибудь часочка на четыре, отдохнуть. Моцион — дело полезное. Но не в таких же количествах.

— Да хоть весь кофейник, — гостеприимно предложила моя усталая донельзя личность. — Что-то мой желудок нынче никакого восторга по поводу кофе не проявляет, а совсем наоборот.

— Тогда я к себе заберу?

— Да пожалуйста, — пожала я плечами. В самом деле, мне-то что?

— А то в сон клонит, а мне документы кое-какие просмотреть надо, — зачем-то объяснила Вика.

— Документы? — удивилась я.

— Я на днях на работу выхожу. Хватит уже. И… спасибо тебе, хорошо?

Вместо дежурного «всегда пожалуйста» я помахала Вике лапкой и тоже отправилась к себе.

Часам к четырем дом почти опустел. Ольга ускакала отмечать наконец-то закрытую сессию. Зинаида Михайловна «запрягла» Стаса и отправилась навещать Бориса Наумовича. Вика опять не показывалась из своей комнаты — то ли готовилась к работе, то ли опять погрузилась в переживания. Ох, надо бы завтра с ней еще раз поговорить. Или пока не стоит? Герман с Кристиной отбыли на какую-то презентацию, а может, и в гости.

Меня же несравненный Борис Михайлович утащил на очередную прогулку — на этот раз для знакомства с памятниками архитектуры. Я слабо пыталась возражать — мол, от вчерашнего похода еще в себя не пришла, да и вообще каменные симфонии волнуют мою душу как прошлогодний снег — тут я несколько погрешила против истины, но ноги-то и впрямь болели.

Боб от моих возражений небрежно отмахнулся, выдвинув совершенно непрошибаемую систему аргументов: во-первых, клин клином вышибают, во-вторых, нет никакой надобности громоздиться на каблуки, такие восхитительные ноги будут прелестно выглядеть даже в пляжных тапочках, а если у меня нет с собой ничего подходящего, то вот прямо сейчас где-нибудь по дороге и купим, а в-третьих, человеку творческой профессии просто неприлично проявлять равнодушие к шедеврам мирового искусства, пусть даже и каменного или деревянного.

Я не стала говорить, что пляжные тапки ненавижу, а термин «творческая профессия» вызывает у меня изжогу — аргумент «клин клином» был абсолютно непрошибаем. Ох, не зря моя двоюродная прабабка еще в детстве — моем, конечно, не ее — говаривала, что чувствительность к мужскому обаянию меня погубит. Правда, она использовала немного другие выражения…

33

Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц

Альфред Хичкок

Вика лежала на кровати, свернувшись калачиком на покрывале, как будто спала. Сперва промелькнула дурацкая мысль: она жаловалась вчера на сонливость, хотела взбодриться кофе. Значит, и кофе не помог, раз заснула прямо в одежде и постель не разобрала… и только в этот момент до меня дошло нечто простое и очевидное: не заснула же Вика почти на сутки! Так не бывает.

И рука ее, которую Герман попытался приподнять, подниматься «не захотела». Черт, не помню, с какой скоростью распространяется трупное окоченение. Оно вроде бы еще от причины смерти зависит…

Пока в моей голове скакали все эти разумные, хотя и весьма сумбурные соображения, Герман — он вошел в комнату Вики первым, я подглядывала от двери — совершал довольно странные действия. Достал из кармана носовой платок, аккуратно, через ткань, взял со столика стакан с остатками гранатового сока, понюхал, поставил обратно, проделал ту же операцию со стоящей рядом кофейной чашкой, так же, платком, приподнял крышку кофейника, наклонился, тоже понюхал… Потом вынул из настольного лотка пачку листков — тех самых, на которых Вика рисовала свое страшное «произведение». Достал все сразу — и написанные от руки, и последние компьютерные варианты. Перелистал все, выбрал один, выглядевший, как бы это поточнее сказать, наиболее рукописным, положил в центре стола, остальные засунул в карман… Меня он, кажется, не заметил…

Я попятилась и постаралась удалиться — тихо, тихо, молясь, чтобы только он не обернулся. В своей комнате я очутилась столь же моментально, как дитя, застигнутое над банкой с вареньем, успевает спрятать злополучную банку в шкаф и принять после этого самый невинный, несмотря на малиновые «усы», вид — в общем, секунд за десять, ну, может, за двадцать.