У студёной реки

Некто оказался вполне живым и шустрым мужиком, усатым, но шибко кривоватым на одну сторону лица. Другая же сторона его лица была подвижна необыкновенно, и глаз выражал все эмоции, заветные и нехитрые желания его обладателя.

– Ты откуда? А я из Подола. Здесь уже два дня – пузо отъел! − счастливо закатив глаз, проворковал, заканчивая, мужик.

Растерянный Федор пролепетал, что, мол, − самогону нет, да и нужен ли он, коли скоро конец – мертвый час.

– Какой там не нужен! Какой такой конец! Здесь две недели каждому дают сроку, так, что встанем и пойдем искать, я уже здесь знаю места, − ответил сосед.

– Так это, что такое, куда нас привезли? − решился спросить Федор, сбитый с толку безмятежным видом мужичка.

– Как, что? Это курорт имени товарища Блюма. А, ты что подумал? − ответил, веселея на глазах сосед.

Федор понял, что с ним случилась ошибка, и главное, это он чутко уловил, что не самая плохая из возможных.

Разобрались в ситуации – и жизнь забурлила, а две недели, если не считать, что для какой-то надобности вонючей грязью через день мазали с пяток до макушки, прошли как сон на печи, когда и пироги, и ароматные пельмени с самогоном в избытке, а жена, – ой, как волнующе хороша.

Путь назад прошел без приключений, и Федор шагнул в родной проселок обновленным − тянуло на подвиги. Бабы и мальчишки бежали поперед Федора до самой избы, провожая его гомоном и восторженными восклицаниями. Едва зашел Федор в дом, во двор взашел Аникей с теплым чувством в глазах и немного виноватым видом.

– Ну, ты – как? – спросил заискивающе Аникей, внимательно оглядывая односельчанина от пыльных сапог до всклоченной головы.

–Знаешь, Аникей, не просто было, но если будет опять разнорядка на курок, посылай меня. Я уже там все разведал-разузнал, может снова изловчусь, сумею и прорвусь, – напустив на себя горестный и усталый вид, выдавил из себя Федор.

ПОДАРОЧКИ

Вволю натрудясь и покуролесив по миру, порой в минуты отчаянные вспоминаем мы дом детства, теплую завалинку и высокое крыльцо, глаза ясные, глубоко упрятанные на морщинистых лицах, черты которых так знакомы и близки, что вдруг проступает ясно истинность желаемого. Хочется назад к своим старикам, в простоту и истинность добрых отношений, хочется проснуться на бабушкиной перине от солнца в лицо или раненько от запахов пекущихся пирогов и, зажмурившись, вновь ощутить этот прилив восторга жизнью, от которого сдавливает гортань и какой-то птичий крик рвется из груди вовне.

И бывает, собираемся и едем, а в последний момент вдруг вспоминаем – ведь что-то нужно привезти и подарить старикам. Знаем – будут рады всему, потому что рады они, прежде всего нам, нашему к ним вниманию. И вот здесь и случаются курьезы. Подарив бабуле шикарные кожаные перчатки, а деду красивую шляпу, отметив радость и даже гордость в стариковских глазах, не вдруг примечаем, что не носят нами дареных вещей старики. А когда приезжаем после длительного перерыва нежданно можем обнаружить давно даренную и забытую уже нами вещь новехонькой вдруг в красном углу избы под образами.

Верный знак – старики соскучились.

И становится неловко за собственную неуклюжесть душевную, такую дремучую, что рядом, порой с малограмотными предками, чувствуешь себя позабытым осколком далекой, некогда существовавшей и не знавшей еще письменности цивилизации.

Вот и я рванулся к деду, к своей сибирской реке напрямки, через муки душевные и невзгоды баламутные, мимо нескольких навязчивых друзей и подруг в один весенний день, перемешивая грязь со снегом и вороша в голове нескладные мелодии собственных мелодрам.

На автовокзале уже вступило в голову – деду-то нужно что-нибудь привезти в подарок.

Сложная миссия.

Смотрю, торгуют фруктами на улице, развалы апельсинов, яблок и красивейшие ананасы. Дай, думаю, деда заморским косматым гостинцем угощу, у них там в деревушке такого изобилия нет, да и не купит себе старик подобного угощения.

Нагрузился увесистыми плодами и, намаявшись по дорогам, добрался-таки до знакомого дома. Дед был, конечно, рад, искрился, себе места не находил, чем бы только угостить да приголубить внучка. Дары мои принял с душой, отложил в сторону и угощал немудреными и такими родными деревенскими и таежными угощениями. Баньку, конечно, соорудили, а после баньки разговелись до полного телесного мироотрешения.

На день третий, начиная здороветь душой и уже ясными, отстраненными от собственных проблем глазами глядя на мир, я вспомнил о своем гостинце и озадачился. Нигде оный был не отмечен, да и дед ни слова о подарке не сказал. Может, заморский фрукт деду совсем не понравился?