У студёной реки

А что относительно слов кошка, кот, то эти слова видимо очень старые. Например, по-английски кошка – кэт, а по-немецки – катц, то есть эти слова и русское кот похожи, и видимо образовались от одного корня, который возможно появился когда-то в древнем языке, на котором общались люди, еще до появления названных современных языков.

А кошка – она с тех давних пор так и сидит у любого – российского, британского, немецкого ли окошка, пучит по-прежнему на птиц свои сверкающие глазищи, шевелит усищами и ушами, сканируя пространство, и наверняка знает, что в её жизни и судьбе на самом деле мало что изменилось. Пожалуй, только «Вискас» и прочая консервированная снедь, разбаловали независимых охотников, дав новые возможности для размножения их пискливым, суетливым и сереньким объектам охоты.

ОДИН ДЕНЬ ВОЙНЫ И МИРНОЙ ЖИЗНИ СТАРШИНЫ АНДРЕЕВА

(Старшина Андреев Иван Тихонович (1905-1975), дедушка автора, прошёл всю войну от 41 до 45 г.г. Призывался с Алтая, принимал участие в боевых действиях на западном фронте с фашистами, а с лета 1945 г. с японской армией. Домой вернулся только поздней осенью 1945 года)

Жизнь после мирной, на войне…

Правый край обороны батальона простреливался насквозь – днём головы над бруствером поднять было нельзя. Воздух был наполнен несущим смерть металлом, и казалось, вот-вот атмосфера лопнет как перекаченный воздушный шар. Так порой звенело в ушах от этого воя, визга, лязга и металлического, лишенного оттенков живого, грохота, что до смертельной тоски хотелось тишины.

Все это лишенное какой-либо человечности звучание сливалось в многоголосый хор смерти.

Ночью несколько стихало, и можно было немного отдохнуть – расслабиться, но не дай, ни приведи, если увлекся папироской и сунулся к брустверу глянуть на передний край, – запросто можно было заполучить настырную, невесть откуда взявшуюся пулю, пущенную недремлющим фрицем.

Левый край был попроще, − так распорядился случай и рельеф: тут ходили спокойнее, в полный почти рост и ночами вовсе можно было не опасаться – стреляли крайне редко, как правило, на резкий звук.

Уже долгая неделя была на исходе, как батальон жестко ткнули здесь в землю носами – заставили зарыться. Ткнули встречающие, а зарылся он уже сам, яростно разгребая еще не до конца оттаявшую весеннюю землю, согревая её своими телами. Теперь батальон обживался: укрепляли борта окопов, рыли и расширяли блиндажи, обустраивали туалеты.

С зимы развивающееся наступление, когда шли прямо и уверенно, сминая очаги обороны, то и дело, настигая резво отступающих немцев, вдруг остановилось. Лихой ход атаки на плечах противника, когда порой вместе с растрепанными группами немцев вступали в посёлки и городки, высокомерно отжимая их на обочины и заставляя вдруг сомлевших арийцев, резво, без дурацкого «Хендэ хох!», тянуть к небу бледные и грязные руки, жестко пресекли.

Войска дивизии наткнулись на невидимую преграду ожесточенного яростного огня, и до половины батальона пришлось списать с довольствия: кого по ранению, а кого на веки вечные, – уважив холмиком и жиденькой дощечкой с фамилией, и датой захоронения.

Родным писари не уставали в эти дни строчить похоронки.

Потом стало уже ясно – наступающий участок фронта ждали, готовили тщательно, по-немецки ответственно новый рубеж обороны и уже пристреляли до атаки все бугорки и ямки, пригнанные сюда свежие резервы противника. И как только потрепанные гонимые фашистские войска подошли к этому рубежу, их сплавили в тыл, выставив резервы – сытые и отдохнувшие.

Те и куражились: били с охотою, прицельно и умело, выбивая десятку из каждого второго выстрела. Вот и пришлось залечь и зарыться, – место было погибельное.

Иван Тихонович, уже немолодой старшина артиллерийского дивизиона каждодневно решал задачу, как накормить солдат, подтащить снаряды и патроны, другую военную надобность. Подразделение артиллеристов закрепилось на самом переднем рубеже – невзрачной высотке, которую в мирный день пройдешь и не заметишь, а вот по меркам войны ничтожное превышение над местностью – бугорок, давал значительные преимущества. И теперь держались здесь, и крыли фрицев, зарывшись по уши в землю, практически в окружении.

До дивизиона было, по пристреленной врагом местности, около ста метров.

Старшина этот гибельный передний край знал теперь назубок.