У студёной реки

Вот здесь ложбинка тянется, а вдоль неё побитые пулями и осколками редкие теперь ветки кустов. Если по ложбине проползти, не поднимая головы, то можно незамеченным добраться до трех воронок, которые были рядом – одна за другой и можно аккуратно переползая, добраться до большого камня, что торчал из земли на добрых полтора метра и мог укрыть бойца, если удавалось присесть за камнем так, что солдатик был невиден из немецких окопов. Если же ошибся, неловко раскорячившись, немецкая пуля частенько находила цель. Место это было пристреляно немцем особо хорошо. У заметного с обеих линий обороны камня уже двое помощников старшины поплатились за неуклюжесть свою и беспечность.

Сам Иван, когда тащил термосы с кашей, был беспощадно оцарапан осколками камня, разлетевшихся брызгами под напором пулемётной очереди. Но тогда всё обошлось – ссадины и царапины на войне в счёт не идут.

От камня влево, если ловко и резко перескочить, можно было снова попасть в ложбинку, прикрытую редкими кустиками, по которой уже рукой было подать до окопов дивизиона – ползи себе, не высовывайся.

– Направо пойдешь, голову не снесёшь, прямо пойдешь, без головы дальше пойдешь, налево пойдешь – в дивизион попадешь, – повторял придуманную присказку Иван Тихонович, вспоминая, как рассказывал своим детям о муках выбора русского богатыря. С присказкой вспоминался дом его руками рубленный и то, как они с Марфой – женой Ивана, за столом поужинав вечерком, сиживали рядком обнявшись и пели в полголоса.

«Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься надо мно-о-й.

Ты добычи-и не добьё-ё-шься, ‒ черный ворон я не тво-о-ой…».

«Ой, Мороз, Мороз, не морозь меня, не морозь меня, моего коня…».

«Шумел камыш, деревья гнулись и ночка темная была…»,

и ещё много каких душевных песен, которых жена его знала премного.

Теперь, снарядив еду для солдат дивизиона, где каша горячая ещё в помятом и латаном термосе, хлеб в мешке из брезента, и фляга с наркомовскими сто граммами, Иван Тихонович объяснял своему помощнику, как следовало тому ползти к артиллеристам. Объяснил дотошно, так, будто мастерски расчертил очередной шкаф или стол, – по мирной профессии Иван Тихонович был классным плотником и столяром. Десяток домов в родной сибирской деревне было выстроено его умелыми руками. А уж, сколько шкафов, столов, лавок да стульев сработал мастер Андреев для деревенских, сосчитать было трудно.

Старшина напоследок похлопал по спине и перекрестил на дорогу, уползающего на передний край жизни и смерти солдата и теперь пристально наблюдал за ним. Тот исправно полз, не поднимая головы. Вот его ноги на мгновение мелькнули у воронки, и вскоре голова показалась у камня. Верно выбрав направление, солдат вылез из воронки и спиной припал к камню. Он теперь смотрел прямо на Ивана, и тот не выдержал и помахал ему рукой, одобряя. Было видно, что солдат-новобранец, с которым и познакомиться толком не вышло, отдыхает и собирается совершить рывок в направлении ложбины, предварительно перебросив туда свою поклажу. Только еще фляга стояла у камня, и солдат потянулся за ней.

Вдруг от камня полетели осколки веером, потом сразу резанул слух пулеметный стук, и солдат сразу изменился в лице, став равнодушно-безучастным ко всему происходящему вокруг. Голова его запрокинулась, привалившись к камню, глаза устремились взглядом к небу и каска, так неловко сидевшая на нём, сползла набок. Солдат обмяк, безнадежно вытянув ноги и уронив враз отяжелевшие руки.

По всему было видно ‒ надежды нет, ‒ этот человек убит.

Фляга стояла на виду у обеих линий обороны и из неё теперь на обе стороны били струи прозрачной жидкости.

Стало тихо, и было слышно, как в окопе у немцев несколько глоток дружно засмеялись – веселились, наблюдая, как из фляги вытекает спирт. Потом раздалась невнятно фраза по-немецки, из которой можно было только разобрать – Шнапс! – и снова грянуло грубое ржание одичавших в бойне людей.

− Защепили, мать ети! – вырвалось у Ивана, и он почувствовал, как оборвалось внутри и сжалось спазмом в груди, – смерть снова пришла, стояла рядом, и привыкнуть к ней было невозможно.

– Ржут как жеребцы на выпасе, радуются, что зацепили флягу. Знают, поганцы, что в ней спирт, – подметил подошедший к старшине сержант Ханхалаев, щуря свои и без того узкие раскосые глаза, вглядываясь в развернувшуюся картину драмы.

Иван не стал ждать.

В горячке перевалился через бруствер, по ложбине, налегке быстро дополз до камня и сразу резко, в отчаянии весь, сжавшись, ‒ ожидая удара пули, перебросил легкое своё, поджарое тело из воронки в ложбину, прикрываясь термосом с кашей.

− Дзянь! – секануло рядом, обсыпало голову веером разлетевшаяся земля, и потом снова гулкий удар послышался от другой пули, попавшей в термос. От удара термос дернулся.

− Крупным калибром бьёт, – отметил Иван.