У светлохвойного леса

Хотя о скользких отношениях Ивана с Николаем все как-то даже и позабыли, и уже не уделяли им столь неотрывного внимания. Иван, конечно, и теперь мог выкинуть какую-либо нелепую шутку касательно Шелкова, огрызнуться ему или съязвить, но все как-то относились к сему как к само собой разумеющемуся. Конечно, пускать в ход кулаки оба парня уже не смели, по большей части потому, что хозяин их всегда, как и обещал, находился в мастерской. Впрочем, даже на скользкие словечки Ивана Николай совсем уже научился не реагировать. Как и Мирон с Сашкой, которые тоже давно перестали усмехаться, слыша очередные издевки от Ивана. Если разве что только Осип Евгеньевич изредка мог поглядывать то на одного, то на второго, как бы для своего спокойствия.

Порой, когда в мастерской долгое время никто ничего не говорил, Осип Евгеньевич становился посередине и для того, чтобы разрядить обстановку, которая порядком начинала его самого угнетать, громко говорил:

– Какие у меня работнички – молодцы! Как хорошо трудятся сыночки мои! – И в это время дарил ласковый взгляд каждому трудящемуся, как бы стараясь передать всю свою благосклонность к подчиненным своим.

Шелков же находил подобные редкие выходки хозяина очень милыми и теплыми, и с удовольствием отвечал на его добрый взгляд своим спокойным, не менее благосклонным взглядом.

Мирон и Сашка почти ни о чем не беседовали с Николаем, могли лишь обратиться к нему, когда им что-то надобно было из инструментов, что лежали в его углу.

Временами Шелкову делалось очень тоскливо и одиноко на душе, и он даже хотел было заговорить с кем-нибудь, но его тут же останавливали опасения о непонимании, мысли о возможном насмехательстве и о том, что слова его могут показаться людям слишком глупыми, наивными, неинтересными и угнетающими, и он тут же бросал все свои душевные попытки начать разговор. А вскоре и вовсе его покинуло это желание.

Не то, что речь его казалась ему столь безнадежной, просто был уверен он, что все эти люди не поймут его полностью, а ему будет несколько тяжело понять их. Поэтому начал он как бы рассматривать их, изучая и делая собственные выводы о каждом находящемся с ним в столярной человеке. Он часто проводил сравнение себя с каждым из них по отдельности, и те выводы, что заключались у него в результате проведения этой сравнительной параллели, только лишь более представляли бессмысленным общение его с остальными рабочими. Где вырос он, а где они? Он вырос в достойном имении, где всё было-то у него и, грубо говоря, не на что жаловаться не доводилось. Получил он родительскую любовь, образование в академии и достаточное попечение. Они же выросли, должно быть все, на бедных Петербургских улочках. Закончили, дай Бог, какие-нибудь земские школы на окраине да и настоящей беспечности никогда и не знали.

Как размышляет он, а как размышляют они? Он смотрит на вещи глубоко, пытаясь найти истину где-то внутри. Задумывается обо всем на свете, из всего делает свои выводы и видит развитие свое в постоянном мышлении. Они же видят все поверхностно. Не хотят да и не могут уже, наверное, заставить себя смотреть на многое по иному, но вина это вовсе не их. Они живут той жизнью, которой вынуждены, покуда не представится хоть какой-то маленький шанс у них что-то изменить, чтобы жить лучше. Скажем, окажется у них даже от той самой выручки, предположить ежели, тысяч двадцать пять, то все равно каждый сам будет решать, на что и как их потратить. Можно ведь купить на эти деньги много еды, можно купить много водки, можно вложить их в какое-то свое дело, а можно копить на то же самое училище. И тогда уже каждое решение и жизнь последующая будут зависеть, разумеется, от их собственных решений и воли Бога. И, наконец, главный вопрос, коим задавался Шелков: к чему стремится он, а к чему стремятся они? Если бы не полностью сгоревшее имение Николая со всеми последующими эффектами, то также мог бы он допустить в разуме своем вопрос: «Какие возможности у него, а какие возможности в этой жизни есть у них?» И здесь тоже нельзя было полагаться только лишь на совесть этих людей, поскольку сына плотника никогда не возьмут в гимназию, где учатся сыны чиновников, а сыну конюха надобно копить деньги десятилетиями, чтобы смог купить он такой же особняк, что некогда был у Николая, да и получи он его сказочным образом, сумеет ли сохранить имение сие, управлять, если ранее таким вещам никто не мог и научить-то его?

Так или иначе Николай не решался заговаривать ни с кем, и все более и более замыкался в себе.

На последнем дне третьей недели усердной работы, когда тот самый господин, наконец, приехал, чтобы забрать товар свой, Осип Евгеньевич велел всем одеться как можно приличнее, чтобы встретить в таком виде покупателя с должным почтением. Еще он также требовал, чтобы все рабочие обязательно вымылись и были, кровь из носу, подпоясанные.