У тебя есть я

В тумбе под телевизором обнаружилось несколько альбомов с фотографиями: очень старых, в коленкоровых обложках и с плотными голубыми листами, на которые снимки следовало наклеивать с помощью специальных уголков. Зиганшин посмотрел: все альбомы были посвящены матери Рогачева, красивой женщине с тяжелым жадным взглядом, и только в конце последнего обнаружилось несколько фотографий маленького Константина Ивановича. Вероятно, свои школьные и институтские фото он перевез к жене.

Зиганшин вышел в кухню, заглянул в белые пластиковые шкафчики, ничего там не обнаружил, кроме старой посуды, зачем-то сунул голову в духовку, встав на табуретку, потыкал в окошко вентиляции и, конечно, ничего не нашел, только присыпался сажей.

Оперативник тем временем стал разбирать «тещину комнату» – большую кладовку, предусмотренную в таких домах.

Зиганшин поморщился: почему-то если есть у человека закуток, свободное пространство, надо обязательно под завязку набить его разным хламом. Сколько он ни бывал на обысках, ни разу не видел, чтобы кладовки были чем-то бо́льшим, чем филиал помойки.

Квартира Рогачева не стала исключением. На свет божий были извлечены старый пылесос «Вихрь» (давно не сосет, но мотор работает как часы, и не выбросишь), разрозненные рулоны обоев, пустые банки и прочие подобные сокровища. Также там стояло несколько чемоданов. В трех лежала старая одежда, а четвертый был заполнен исписанными листами бумаги. Увидев их, Маргарита вдруг вздрогнула, и Зиганшину показалось, что побледнела.

– Что это? – спросил он.

– Это черновики моего папы. Я и забыла, что они здесь.

– Разрешите? – Зиганшин взял верхний лист и вгляделся в мелкий убористый почерк. Действительно, речь шла о каких-то литературных вопросах.

Подошла Анжелика, сказав понятым сосредоточиться. Они сделали вид, что послушались, но видно было, что это интеллигентные люди, которым претит совать нос в чужую жизнь.

– Ну что, изымать? – спросила Ямпольская.

– Прошу вас, это папины записи, – Маргарита чуть не плакала, – пожалуйста, разрешите мне оставить их у себя. Тут ничего нет, кроме его заметок.

Зиганшину не хотелось ее расстраивать, и он быстро пробежал глазами сколько мог подряд, а потом еще несколько листов выборочно. Действительно, сугубо профессиональные вопросы, текст пестрит фамилиями русских классиков и терминами типа «хорей». Да и что бы там ни написал академик Дымшиц, все равно оперативник извлек чемодан из-за бастиона банок и обоев, по слою пыли видно, что все это пролежало тут кучу лет, и никакого отношения к взрыву иметь не может. Ну изымут они черновики, и что? Станут внимательно с лупой изучать? Есть вообще-то дела поважнее, бумаги будут валяться среди других вещдоков, а потом затеряются и сгниют, вот и всё.

Нет, ни к чему обижать хорошую женщину.

Похоже, Анжелика мыслила так же и разрешила Маргарите оставить бумаги отца себе.

Пробежались по квартире еще раз, Зиганшин на всякий случай заглянул за ковер, с умным видом постучал по полу, ничего не нашел, на том и разошлись.

Он повез Маргариту домой, и Анжелика увязалась с ними. Она уселась вперед, а бедная Рогачева устроилась сзади, прижимая к себе чемодан с отцовскими бумагами и, кажется, с трудом удерживаясь от слез.

Она просила высадить ее на улице, но Зиганшин подъехал к самой парадной, вышел из машины и помог выйти Маргарите. Ему вдруг подумалось, что больше он с ней никогда не встретится, и захотелось сказать что-нибудь приятное женщине, которая отказалась от огромных денег ради чужих детей. Но подходящие слова не находились, и он молча донес пыльный и тяжелый чемодан до ее квартиры.

– …Да, с фондом дело, конечно, перспективное, – сказала Анжелика, когда он вернулся и сел за руль.

– Домой тебя?

– Смотри сам. Если торопишься, выкинь у первого метро.

– Да сиди. Я посмотрел, вроде бы фонд хороший и надежный, и Дымшиц с женой вроде не лохи, не в первую попавшуюся контору деньги отнесли. Дымшиц сказал, почти год изучали конъюнктуру, прежде чем решили, куда сделать пожертвование.

– Да фонд-то хороший, это люди плохие, – фыркнула Анжелика, – только сам знаешь, как оно у нас заведено: или все воруют, или все святые. Нет дифференцированного подхода.

– Давай попроще.

– Если мы неловко ткнем палкой в это гнездо, то одни начнут голосить, что вся благотворительность в нашей стране не более чем ширма для темных делишек, другие, наоборот, нас проклянут, как это мы смеем докапываться до подвижников, и так все извратят, что не важно, какая точка зрения возобладает, все равно будет ложь. Поэтому надо очень тихо.

– Согласен.

– А как это тихо, я пока не в курсе. Я полный лох в экономических преступлениях.

– А я неполный, – усмехнулся Зиганшин, – только с другой, темной стороны.

– Что?

– Говорю, есть у меня один знакомый следак, который в этом деле просто бог. Надеюсь, он нас проконсультирует. Ну и ты по начальству обязательно доложи, что собираешься делать.

– Да сейчас-то что докладывать?