У царя Мидаса ослиные уши

Перепуганная Лалага видела, как младенец становится всё меньше, а потом и вовсе исчезает в мыльной пене. И как ей теперь объясняться с его матерью, когда та придёт за ним? Потом сон поменялся. Было темно, но она знала, что находится внутри пещеры или, скорее, каверны с тёмно-красными стенами. Входа она не видела, а воздух поступал, казалось, отовсюду. Чей-то голос произнёс: «В лёгких обнаружено множество каверн», – и стены вдруг стали со свистом сжиматься, словно она была внутри воздушного шара, в котором проделали дырку.

Потом ей снилось что-то ещё, но с утра она вспомнила только эти два момента.

Лалага не стала рассказывать о них ни Тильде, ни отцу. Ей вообще не хотелось говорить ни с кем, даже с Ирен. Она чувствовала странную растерянность, как будто смерть Франческо так и осталась сном и, не заговаривая о ней с другими, Лалага могла удержаться в этом смутном состоянии нереальности.

Тем не менее, несмотря на её молчание и на то, что родители, никогда не любившие сплетен, тоже ничего ни с кем не обсуждали, к вечеру известие о смерти Франческо Дзайаса разнеслось по всей деревне. Жители Портосальво встретили его с недоверием и тревогой.

– Несчастная мать, – говорили женщины.

– Бедняга Франческо! Такой молодой! – судачили рыбаки.

– С богачом бы такого не случилось, – сердито заявил Никола Керки, швырнув на прилавок коробку химических карандашей, зачем-то понадобившихся учителю в шесть часов вечера, прямо перед закрытием магазина.

– Да бросьте! В девятнадцатом веке богатые мёрли как мухи, – возразил ему учитель. – Заболеть чахоткой даже считалось шиком. Они уезжали лечиться на Французскую Ривьеру и там же умирали. Поезжай-ка в Ниццу да сходи поглядеть на могилы кладбища Симье: какая разница, богатыми или бедными были все эти английские монахини, умиравшие одна за другой в возрасте всего лишь семнадцати лет? Или Роберт Льюис Стивенсон – а ведь его отец был одним из самых богатых людей Шотландии.

– Вы, однако, говорите о том времени, когда наука и прогресс ещё не восторжествовали над невежеством, – упрямо повторял Никола. – А сегодня у нас есть рентген, пенициллин, другие лекарства...

– Когда придёт наше время, все мы отправимся на тот свет, с лекарствами или без них. Закажите лучше поминальную для этого несчастного грешника, – вмешался дон Джулио, которому Никола как раз взвешивал полфунта гвоздей.

– Грешника? О своих грехах лучше пекитесь, падре. Кто, как не Вы, сдал сарай под жильё для этих несчастных? – гнул своё продавец. – Может, если бы парень спал в настоящей постели, он бы не умер.

– Никола Керки, ты что же, думаешь, в России нет туберкулёза? – сухо поинтересовался священник.

В этот момент в магазин вошла Тильда с романом под мышкой. Она услышала только последний вопрос.

– Есть ли в России туберкулёз? – вмешалась она, стремясь показать свои знания по этому вопросу. – При таком-то морозе? Там его сколько хочешь. Почти все русские, по крайней мере, все персонажи Достоевского им болеют – вот, например, Катерина Ивановна, жена Мармеладова, мачеха Сони в «Преступлении и наказании».

Трое мужчин посмотрели на неё так, словно она говорила по-гречески, и Тильда, почувствовав себя бесконечно более образованной и информированной, даже прониклась к ним некоторым презрением. Возможно ли, чтобы школьный учитель не знал «самого великого и самого известного из русских писателей», как было написано в предисловии к этим серым томам? Потом она вдруг поняла, что вмешалась в чужой спор.

– Простите, синьор Керки, можно мне пилочку для ногтей?

– Нет! – прорычал продавец и, поймав её изумлённый взгляд, добавил столь же сердито: – Ещё не завезли.

– Не сердитесь. Никола просто оплакивает смерть Франческо Дзайаса, – саркастически заметил учитель.

– Что? – побледнела Тильда.

– Ты что же, не знала? Тот молодой актёр из труппы «Друзей Фесписа», Чиччо, скончался позавчера от туберкулёза.

Глава шестая

Тильда резко повернулась, не попрощавшись выскочила из магазина и побежала домой.

– Где Лалага?

– Поищи в баре, – ответила Аузилия. – Я слышала, она собиралась помочь Ирен.

Ирен за стойкой бара протирала бокалы. На вопрос Тильды он кивнула в сторону внутреннего двора, где Лалага переставляла ящики с пустыми бутылками из-под газировки и оранжада.

– Пойдём со мной, – выпалила запыхавшаяся кузина.

– Куда?

– Туда, где нас никто не услышит, – она помедлила, потом решительно добавила: – В лодку.

Схватив Лалагу за руку, Тильда потащила её за собой вниз по лестнице, к причалу, втолкнула в лодку, развязала канат, запрыгнула сама и, даже не присев, отчаянно погребла к Репейному острову.

– Могу я хотя бы узнать, что случилось?

– Поклянись никому не рассказывать то, что я тебе сейчас скажу.

– Обещаю, – сказала Лалага без всякого энтузиазма: последнее, чего ей хотелось в этот грустный день, – это услышать ещё один секрет Тильды.

– Поклянись жизнью Пикки и Тома. Чтоб им умереть на месте.

– Должна тебе напомнить, что я умею держать язык за зубами.

– Ах да, и Ирен ты, естественно, тоже ничего не скажешь.