У царя Мидаса ослиные уши

Мать велела Лалаге и Саверио заняться каникулярным домашним заданием. Заходил местный школьный учитель: синьор и синьора Пау очень просили его взять близнецов в первый класс, но он опасался, что они слишком недисциплинированные.

Мигрени у Тильды больше не повторялись, и она полностью погрузилась в чтение «Идиота», да так, что всю ночь не могла заставить себя погасить свечу.

На третьи сутки ветер стих. А на четвертые наступил такой приятный сентябрьский день, что «Моя дочурка Джиролама» снова отчалила от пирса и направилась к пляжу, взяв на борт весь свой экипаж.

С первым послеобеденным катером домой вернулся мрачный доктор Пау. Он позвал жену в амбулаторию, и они просидели там добрых полчаса. Потом мать послала Форику поискать Лалагу, которая, как обычно, отправилась на прогулку с Ирен.

Форика нашла их только спустя почти два часа: они забрались аж на самую вершину Пограничной горы, чтобы насобирать кремней.

– Спускайся сейчас же, отец хочет с тобой поговорить, – объявила она.

– Чего ему надо? – спросила Ирен подругу.

– Не имею ни малейшего понятия!

Отец ждал её, сидя за столом.

– Закрой дверь и садись. Ты должна пообещать мне, что скажешь правду, – он не казался сердитым, скорее, печальным. И очень взволнованным.

– Что случилось?

– Помнишь, я не хотел, чтобы ты общалась с этими актёрами? Твоя мать всегда говорит, что я преувеличиваю, но, к сожалению, на сей раз я оказался прав.

– Папа, что случилось? – он не знала, почему, но у неё сразу же вспотели руки, как будто из обеих ладоней забило по крошечному гейзеру.

– Послушай, ты помнишь, я просил тебя не пользоваться их помадой?

– Я и не пользовалась! – она уже почти кричала. – Мама одолжила мне свою!

– Стаканы, столовые приборы... Ты же не ела с ними?

– Нет!

– Не пользовалась их салфетками, полотенцами?

– Нет!

– Теперь эта пьеса. Ты её везде таскала с собой. Наверное, читала даже в постели? Подумай хорошенько.

– Нет.

– И я очень надеюсь, что ты не менялась леденцами и жевательной резинкой с их детьми – я знаю, вы, дети, обожаете эту гадость.

– Я уже не маленькая, папа. Но зачем тебе все это знать?

– Лала, мне очень жаль, но я должен тебе сказать, что тот приятный молодой человек, который спас близнецов, помнишь?

– Что с ним, папа? – от беспокойства у неё пересохло во рту, как будто вместо языка туда вложили лист наждачной бумаги.

– Я должен тебе сказать, что он умер. От туберкулёза. Да, я знаю, это очень печально... Иди к папе.

Он усадил Лалагу на колени, как маленького ребёнка, гладил по голове и рассказывал, что заехал в больницу в Лоссае, чтобы поговорить с коллегой, и вскоре услышал о пациенте, которого привезли на вертолёте с Серпентарии. Думали даже, что это он, доктор Пау, его привёз. Он навестил Франческо в палате – несмотря на высокую температуру, тот был в сознании и сказал:

– Поблагодарите Вашу дочь за подарок и скажите, что он мне очень понравился.

Болезнь протекала очень тяжело, он кашлял, сплёвывал кровь. В лёгких живого места не осталось из-за множества каверн – их обнаружили по рентгеновскому снимку. Но врачи думали, что вытянут его, ведь сейчас, с появлением новых лекарств, всё уже не так плохо, как раньше. Правда, пришлось бы бросить театр и провести несколько лет в санатории.

В общем, надежда оставалась.

Но потом случился ещё один кризис, и у Франческо не выдержало сердце.

– Ему уже ничем нельзя было помочь, Лала. Может, так оно и лучше. Бедный мальчик, при такой ужасной жизни он всё равно не продержался бы дольше пары лет.

Лалага молча шмыгала носом. Ей казалось, что вокруг не настоящая жизнь, а спектакль. Смерть Франческо виделась ей не более реальной, чем Альберто Лимонта, Рашель с отрезанной рукой или Пиладе с Анджелиной, о которых они с Ирен столько говорили, но никогда не знали.

Потом отец усадил её на край кровати, задрал свитер на спине, заставил глубоко вздохнуть, прослушал стетоскопом и простучал позвоночник костяшками пальцев.

– Кажется, порядок. Если ты сказала мне правду, никакой опасности нет. Пойдём-ка домой, нас уже ждут к ужину.

– Я не хочу есть, папочка, лучше сразу пойду в постель.

– Хорошо. Пусть Лугия заварит тебе ромашки. А если не сможешь заснуть, скажи, дам тебе пилюлю от бессонницы, один разок не повредит.

Глава пятая

Но Лалага сразу же провалилась в глубокий сон. Ей снилось, будто она купает младенца – может, Чечилию, а может, и нет. Лалага положила его в детскую ванночку и начала намыливать. Было много пены, даже слишком много пены, хотя мыла у неё в руке уже не осталось. Оказалось, что ребёнок весь сделан из мыла, и вода постепенно его растворяет: вот уже стёрлись черты лица, вот от носа остался только почти незаметный бугорок, вот исчезли уши...