У царя Мидаса ослиные уши

Ей вспомнилось бледное лицо, запавшие глаза, подчёркнутые темным гримом... Теперь она понимала, что эти глаза горели не только от наигранного гнева, обращённого против старика Андраде, но и от настоящей лихорадки, от неподдельного истощения. Это было красивое, благородное лицо, лицо античной статуи, Антиноя, которого мать показывала ей в Риме, в музее Ватикана. Тогда Лалага ещё записала в дневнике путешественника: «Надо мной все смеются: говорят, что я влюбилась в статую».

А теперь, значит, она понемногу, сама того не осознавая, влюбилась в Франческо? Поэтому, значит, ей так хочется плакать?

– Ты сама-то как? – мягко спросила Арджентина. – Живот прошёл? Жаль, что вчера ты не смогла выйти на сцену.

– Ничего, Ирен отлично меня заменила.

– Да, она молодец, твоя подруга. Слушай, мне уже пора идти, меня ждут. Прощай, Лалага, и спасибо тебе за всё.

Арджентина обняла её и поцеловала в щеку. Лалага сунула свою коробку в пакет:

– Пожалуйста, когда увидишь его, то есть Франческо, можешь пожелать от меня здоровья и всего самого наилучшего? И ещё передать этот подарок? Я сама сделала.

Они отошли в сторону, пропуская толпу людей, высадившихся с прибывшего катера. Лугия с сумкой в руке, плача, обнимала синьору Дередже. При виде Лалаги лица актёров просветлели.

– Эх, если бы твой отец вчера остался здесь, может быть, и Франческо был бы сейчас с нами – вздохнула Жизелла, протягивая ей для поцелуя Чечилию.

А дедушка взял её за обе руки и, заглянув в глаза, шепнул:

– Ты молодец, что вчера вечером почувствовала себя плохо. Жаль, мы сами не поняли, что твоя подруга сыграет лучше тебя.

И вот наконец катер покинул порт. Но люди на причале всё махали руками, пока он, подпрыгивая на пенных гребнях волн, не скрылся за Ржавым мысом.

Ирен так и не вернулась – наверное, задержалась в баре: в ветреные дни многие купальщики, не имея возможности пойти на пляж, отправлялись туда с самого утра, чтобы поиграть в карты, и работы было больше, чем обычно.

Лалага запахнула на груди синюю шерстяную кофту с золотыми матросскими пуговицами. У неё замёрзли ноги. «Наверное, стоило надеть брюки», – подумала она.

Глава третья

Когда Лалага пришла домой, Тильда ещё не встала.

– Голова просто раскалывается, – заныла она, увидев, что кузина входит в комнату. – Не выношу этот чёртов левант. В Плайямаре он не такой сильный. Нет, не открывай ставни, у меня глаза болят.

– Я же говорила тебе вечером, надень что-нибудь на голову, – вмешалась заглянувшая на шум синьора Пау. – Но ты же ничего не хочешь слушать: сидишь в куртке, а капюшон даже и не думаешь накинуть. И не вини во всем Портосальво: в Плайямаре тоже бывает сыро по ночам.

– Вечно вам, женщинам, всё не так, – рассмеялся Саверио. – Вчера плохо было Лалаге, сегодня тебе. Придётся после обеда померить Пикке температуру. Мама, почему бы нам не открыть женскую больницу?

– Не говори ерунды! – воскликнула Лалага. – Мама! Ты знаешь, что случилось вчера вечером? Франческо Дзайаса увезли в Лоссай, в больницу. Пришлось вызывать вертолёт, – добавила она с тревогой.

– Несчастный случай? – поинтересовалась Тильда, приподнимая голову с подушки.

– Нет, он заболел. Я не поняла, какой у него диагноз, но говорят, что это рецидив, что он уже болел зимой. Ой, мама, как ты думаешь, он может умереть?

– Надеюсь, что нет. Не делай из мухи слона. В больнице о нем позаботятся.

– Надо же, а он ведь совсем не выглядел больным, – заметила Тильда.

Обед подали в обычное время. После сиесты синьора Пау с подругами и близнецами, борясь с ветром, отправились в сторону Ласточкиного мыса полюбоваться штормом. С приходом леванта волны, бившиеся там о скалы, достигали невероятной высоты и выглядели очень живописно.

Совершенно вымотанная Тильда осталась дома: из-за разыгравшейся мигрени она даже не могла читать. Пару дней назад она закончила «Униженных и оскорблённых» и начала третий роман того же автора, «Идиот».

«Наверное, каждый раз, взяв книгу в руки, она вспоминает о Джорджо», – злорадно подумала Лалага. И как только кузина умудряется так быстро прочитывать двухтомные романы из почти тысячи страниц?

Она пошла в бар в надежде поговорить с Ирен, но подругу завалили делами, и та, при всем желании, ничем не могла помочь. Окончательно загрустив, Лалага спряталась в подвале под террасой и принялась играть сама с собой в «Вопросы на кресте». Теперь, когда ноги загорели, процарапанные буквы отчётливо выделялись на коже. Первый этап Лалага пропустила: всё равно её интересовал только Франческо.

Она начертила крест, подписала по углам «дружба», «страсть», «ненависть» и «равнодушие», а потом произвела подсчёт. Оказалось, что Франческо испытывал к ней пламенную страсть. Тогда она уткнулась лбом в колени и заплакала.

Глава четвертая

Следующие два дня выдались столь же печальными. Вслед за актёрами уехали оркестр, продавец сладостей и тир. Начали собираться и многие отдыхающие.