У Вечной реки

Ливия бродила по саду, по дорожкам из белого мрамора. Последний день… Как странно, что все это будет. Проснется Везувий. Огненной лавой и пеплом накроет город, который спит, не зная своей судьбы… Двое владеют тайной и должны выбирать, кому даровать спасение, кого оставить на милость богов. И нельзя ничего изменить… Дом опустеет, но никто не станет искать ни хозяев, ни их рабов, создающих шедевры. Память о них останется под развалинами Помпей. А спасенный талант еще послужит людям. Ради этого посланцы будущего явились сюда… Но почему так болит и тоскует сердце? Прошлому нет забвения и нет возврата к нему. А жизнь в ином мире имеет горькую цену. Страшно погибнуть в огне и воскреснуть однажды — через три тысячи лет… Кто согласится покинуть время, в котором рожден, ради далекого и бесконечно чужого? Каждый из нас — дитя своего мира, и, теряя его, неизбежно теряет себя… Но те, кто скоро исчезнет из города обреченных, не могут об этом знать. Их мнения не спросит никто, вручая жизнь и свободу. И великое право — творить в часы вдохновения. Гении нужны человечеству, и оно лишает их выбора и возможности умереть…

…Под ногами шуршала трава. Задумавшись, Ливия не заметила, как оказалась на памятном месте, где недавно была с Арматом. Вздрогнула, узнавая… Кровь прилила к лицу… Он не был ни скульптором, ни поэтом, но имел величайший талант — дух бунтаря. Талант, родившийся в Риме, и вне его — невозможный. Принести его в жертву идее Ливия не могла, не хотела. И подарила Армату свободу — единственный шанс уцелеть. Молилась древним богам за его спасение, приносила дары Венере — тайком от насмешника Марка. И мучилась тем, что уже никогда не увидит дерзкого галла, который слишком многим сумел для нее стать.

— Нам пора, — встревоженный голос брата, с трудом разыскавшего ее, вернул к действительности.

Попрощавшись с садом, Ливия торопливо вошла в дом. Следом за ней в дверях показался Марк. Миновав длинную галерею, они вместе проскользнули в кабинет.

Не скрывая своего нетерпения, Ливий шагнул к стене, задрапированной пурпурным шелком, и резким движением сорвал ткань. Под ней обнаружился металлический щит пульта с кнопками в два ряда.

В эту минуту неясный подземный гул возвестил о начале извержения. Откинув со лба непослушную прядь волос, Марк натянуто улыбнулся и пожал холодные пальцы сестры. Рука привычно коснулась матовых клавиш… Миллиарды блуждающих искр внезапно наполнили дом. Люди, статуи, мебель, драгоценные вазы — все живое и неживое покрылось голубым свечением и — исчезло… И только залетевший случайно, сорванный ветром лист кружился между колоннами…

А снаружи, под черным небом, корчился в муках город. Сливались мольбы и крики, стоны и проклятия богам…

* * *

К концу третьего дня пути Армат начал выбиваться из сил. До сих пор он не чувствовал усталость и голод, хотя ночевать пришлось у дороги и не было с собой ни хлеба, ни денег, чтобы его купить… Пока одно напряжение толкало его вперед, вело все дальше на север через Италию. Натянутый, как струна, он боялся остановиться, боялся оглянуться назад — черные глаза патрицианки провожали немым укором, и он не мог избавиться от сверлящего спину взгляда. Но усталость взяла верх, и Армат опустился прямо в серую пыль. А когда повернул голову в сторону, откуда пришел, огненная корона Везувия открылась его глазам…

Дрогнули губы в беззвучном крике. Он пытался поднять с земли ослабевшее тело, но ноги не слушались его. Отсвет пламени мерцал в зрачках.

— Ливия… Как же это… Ливия!..

Армат застонал — глухо, беспомощно — и закрыл руками лицо. Что-то мокрое — почувствовал пальцами — стекало по грязным щекам.

А вулкан, как раненый зверь, невнятно выл в отдалении…

* * *

Нудный дождь моросит за окном. Желтизной тронуты листья.

Ливия хлопочет на кухне: скоро вернется Марк, будет глотать, обжигаясь, горячий кофе, расскажет смешной анекдот. Он любит поговорить. Но никогда, ни единым словом, не коснется запретной темы. Такой у них уговор.

Холодные капли стучат по стеклу. Похоже, это надолго.

А ночами повторяется сон, от которого можно сойти с ума…

* * *

…Рев Везувия. Статуи, падающие с крыш. Крики мечущихся в страхе людей… В дверь опустевшего дома вбегает Армат — в разорванной тунике, из раны на плече сочится кровь, белая прядь в спутанных волосах.

— Ливия!.. — шепчет он, потому что нет голоса. Или кричит, но его не слышно за гулом земли.

Никто не отвечает ему. Он врывается в комнаты — одну за другой. Напрасно!.. И тогда с потухшим лицом замирает Армат перед фреской огромного зала, где юная женщина, похожая на Ливию, печально смотрит мимо него. Он опускается на колени, не отрывая от портрета глаз…

И падает занавес жизни, скрывая дальнейшее.