У Ветра твои глаза

И он послушал. Не отводил эти черные омуты, даже когда они затуманились от удовольствия. Она схватила его лицо в ладони, чтобы не упустить ни одной эмоции. А моноец набирал скорость. Его дыхание было резким, прерывистым. Он все глубже и глубже насаживал ее на себя, движения потеряли ритмичность, стали более дерганными. Брови сошлись на переносице, губы кривились, но он не зарыл глаза, смотрел прямо в ее душу в тот момент, когда с громким протяжным стоном в последний раз сильно прижал ее к себе, содрогаясь всем телом, изливая семя прямо в нее, впервые за все время, проведенное рядом.

Она чуть коснулась его губ и прошептала:

— Тхаа аллор маакви, Рей.

Он так и не сказал ей значения этой фразы, но она уже сама все поняла.

— И я тебя люблю, Мира…

Моноец появился в жизни северянки, когда стояли серые предрассветные сумерки. Они же и забрали его у нее. Она долго стояла на берегу и наблюдала, как лодка, в которой он сидел, становилась все меньше. Смотрела в его глаза, пока еще видела их. Слез не было. Все, что можно, она выплакала на его груди ночью. Осталась лишь пустота внутри. Женщине казалось, что теперь каждый может увидеть эту дыру прямо в середине груди. Она приложила руку к сердцу, желая убедиться, что оно бьется. Никогда еще душа так не болела. Ни в тот время, когда она потеряла обоих родителей, ни в тот день, когда ей принесли печальные вести о гибели мужа.

Она даже зажала рот ладонью, потому что хотела закричать, чтобы он вернулся за ней, что она согласна на все, лишь бы не потерять его. Но нет, это лишь эмоции. Они пройдут, а она останется в чужой стране без права на выражение собственной воли. Да и кто знает, каким он был бы там, у себя на родине?

Мира растерянно направила лошадь между просыпающимися рядами с диковинными товарами, на которые она даже не взглянула. Люди, кони, скот, телеги и шатры — смешались в единый красочный ковер перед глазами. Все расплывалось, она не могла сосредоточиться ни на чем. Даже не замечая того, продолжала сжимать в руке кошель с деньгами.

Перед тем как сесть в лодки, которые доставили купца, его помощников и пассажира к ладье, Рей, так и не сняв глубокий капюшон с головы, о чем-то тихо поговорил с клирийцем, отведя того в сторону. Разговаривая, мужчины несколько раз косились в ее сторону. В конце концов ударили по рукам. Купец что-то крикнул на своем языке, и его помощники принялись быстро переносить ящики с небольшими деревянными бочонками, маленькими флягами и глиняными кувшинчиками со снадобьями, запечатанными воском, в лодки. Мира растерянно наблюдала за этим, когда Рейчар подошел к ней и протянул небольшой кожаный мешочек.

— Здесь пять гривен, — сказал он, вкладывая кошель ей в руки. — Я договорился, он забирает все, что ты приготовила.

— Спасибо, — она опустила глаза.

— Мира… — он протянул руку к ее лицу.

— Не здесь, Рей… Не нужно…

Они уже попрощались там, на берегу горячего озера. Мира не хотела, чтобы он касался ее при всех. Она желала сохранить в памяти тот момент истинной близости, не портя его жалкими крохами. Она больше никогда не коснется его обнаженного тела, не прижмется к его груди. Это просто нужно принять и пережить, даже если при этом придется потерять важную часть себя.

Лодки начинали отчаливать. Купец окликнул Рея по имени, видно, уже успели познакомиться. Моноец не оборачиваясь ответил что-то на клирийском. Неужели и этот язык знает?

Рейчар нежно взял ее за самые кончики пальцев, поднес к губам и поцеловал. А потом быстрым шагом пошел к лодке, подтолкнул ее и запрыгнул сам, развернувшись лицом к берегу. Чтобы видеть ее лицо, пока это возможно. Мира позволила себе уйти только в тот момент, когда увидела, как вдалеке они пересаживаются на большою ладью. Теперь уже точно все.

Она поехала в деревню, нужно как можно скорее отдать Войко лошадь с телегой. Пять гривен — это хорошая выручка, она на такую даже не рассчитывала. И уж тем более не думала, что все заберут одной партией. Четверть гривны придется отдать старосте, остальное сохранит. Еще несколько таких вылазок, и можно обзавестись своим конем.

Дорога была недолгой. Солнце только начинало золотить верхушки деревьев, когда Мира направила лошадь по знакомой дорожке из леса к селению. Она почти бесшумно медленно подъехала к самой хате старосты. У забора стояла Богдана, одной рукой держа мяукающего розовощекого младенца, а другой посыпая курам зерно. Птицы с кудахтаньем бросались на угощение. Несмотря на свое состояние, Мира попыталась выдавить улыбку.

— Здравствуй, Богдана.

— И тебе не хворать, — селянка даже не потрудилась сделать вид, что рада видеть соседку. Как чувствовала, что муж до сих пор не забыл юношескую привязанность. — Ворота сама откроешь?

Мира кивнула и, прошмыгнув в калитку, завозилась с добротным засовом. В этот момент из хаты вышел Войко с еще одним ребенком. Тот разрывался от плача. Он поискал глазами жену и постарался перекричать сына:

— Голодный, поди!

Мира видела, как Богдана устало вздохнула и поплелась к дому. Взяла второго на руки и скрылась внутри. Только теперь Войко заметил телегу.