У войны не женское лицо

«Бывает, услышу музыку… Или песню… Женский голос… И там найду то, что я тогда чувствовала. Что-то похожее… А смотрю кино о войне – неправда, книгу читаю – неправда. Ну, не то… Не то получается. Сама начинаю говорить – тоже не то. Не так страшно и не так красиво. Знаете, какое красивое бывает на войне утро? Перед боем… Ты смотришь и знаешь: оно может быть у тебя последним. Земля такая красивая… И воздух… И солнышко…»

...

Ольга Никитична Забелина, военный хирург

«В гетто мы жили за колючей проволокой… Я даже помню, что это случилось во вторник, почему-то я потом обратила внимание на то, что это был вторник. Вторник… Число и месяц не помню. Но это был вторник. Случайно подошла к окну. На скамейке напротив нашего дома сидели мальчик и девочка и целовались. Кругом погромы, расстрелы. А они целуются! Я была потрясена этой мирной картиной…

С другого конца улицы, наша улица была короткая, показался немецкий патруль. Они тоже все увидели, у них отличный обзор. Я ничего не успела сообразить. Конечно, не успела… Крик. Грохот. Выстрелы… Я… Никаких мыслей… Первое чувство – страх. Я только увидела, что мальчик и девочка – р-раз! встали – и вот уже падают. Они упали вместе.

А потом… День прошел, второй… Третий… А я всё об этом думаю. Это же надо понять: они целовались не дома, а на улице. Почему? Они хотели так умереть… Знали, что все равно погибнут в гетто, и хотели умереть по-другому. Конечно, это любовь. А что – другое? Что может быть другое… Только любовь.

Рассказала вам… Ну это же, правда, получилось – красиво. А в жизни? В жизни я испытала ужас… Да… Что еще? Я сейчас подумаю… Они боролись… Они хотели красиво умереть. Это, я уверена, был их выбор…»

...

Любовь Эдуардовна Кресова, подпольщица

«Я? Я не хочу говорить… Хотя нет… Короче… Про это нельзя говорить…»

...

Ирина Моисеевна Лепицкая, рядовая, стрелок

«По городу бродила сумасшедшая женщина… Никогда она уже не умывалась, не расчесывалась. У нее убили пятерых детей. Всех. И убили по-разному. Одному в голову стреляли, другому в ушко…

Она подходила к человеку на улице… Любому… И говорила: “Я расскажу тебе, как убили моих детей. С которого начать? С Васеньки… Ему в ушко стреляли! А Толику в головку… Ну, с кого?”.

От нее все бежали. Она была безумная, поэтому она могла рассказывать…»

...

Антонина Альбертовна Выжутович, партизанская медсестра

«Одно лишь помню: крикнули – победа! Весь день стоял крик… Победа! Победа! Братцы! Я сначала не поверила, так как привыкли уже к войне – вроде это и есть жизнь. Победа! Мы победили… Мы были счастливы! Счастливы!»

...

Анна Михайловна Перепелка, сержант, медсестра

«Барышни! А вы знаете: командир саперного взвода живет только два месяца…»

Я все время говорю об одном… Так или иначе туда возвращаюсь…

Чаще всего я говорю о смерти. Об их отношениях со смертью – она же постоянно кружила рядом. Так близко и уже привычно, как и жизнь. Я пытаюсь понять, как можно было уцелеть среди этого бесконечного опыта умирания? Смотреть изо дня в день. Думать. Невольно примеряться.

Можно ли об этом рассказать? Что поддается словам и нашим чувствам? А что – неизъяснимо? Вопросов у меня появляется все больше, а ответов все меньше.

Иногда я возвращаюсь домой после встреч – с мыслью, что страдание – это одиночество. Глухая изоляция. В другой раз мне кажется, что страдание – особый вид знания. Есть что-то в человеческой жизни, что другим путем невозможно передать и сохранить, особенно у нас. Так устроен наш мир, так устроены мы.

С одной из героинь этой главы мы встретились в аудитории Белорусского государственного университета. Студенты шумно и радостно складывали свои тетрадки после лекции. «Какие мы были тогда? – ответила она вопросом на мой первый вопрос. – Вот такие, как они, мои студенты. Только одежда другая и украшения у девушек попроще. Железные колечки, стеклянные бусы. Прорезиненные тапочки. Не было еще этих джинсов, магнитофонов».

Я смотрела вслед торопившимся студентам, а рассказ уже начинался…