У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945

Не говоря больше ни слова, он велел мне проходить. С большим трудом сохраняя спокойствие, я принял мой новый статус военнопленного. Вспоминая об этом случае теперь, я предполагаю, что этот солдат был евреем-иммигрантом, отомстившим мне за тот горький опыт, что он получил до отъезда из Германии. Что касается британских солдат, то они вели себя вежливо и профессионально, хотя относились к нам, как мне казалось, настороженно.

После контроля и проверки я присоединился к уже находившимся на борту большого грузового судна немецким солдатам, которых было около 3 тысяч человек. Судно взяло курс на юг. Знакомых людей среди пассажиров я не встретил, и все 20 часов нашего путешествия был предоставлен самому себе. Однако я чувствовал лежавшую на мне обязанность помочь всем, чем могу, другим немецким офицерам поддерживать дисциплину среди солдат. Это была проблема, заявившая о себе очень скоро.

Один офицер рассказал мне, что на судне было проведено заседание временного военного трибунала, в состав которого вошли четверо или пятеро полковников, рассмотревшего дело одного солдата, напавшего на немецкого офицера. Солдату был вынесен смертный приговор. Он был застрелен, на спину ему повесили тяжелую плиту от миномета и выбросили за борт.

Когда на следующий день мы вошли в небольшую гавань Хайлигенхафен, расположенную в земле Шлезвиг-Гольштейн в Северной Германии, британские солдаты уже ждали нас на берегу. Как только мы сходили по трапу, нас всех тут же посыпали специальным порошком от вшей. Только после этого нас отправляли в лагерь.

Лагерь для военнопленных на открытом воздухе широко раскинулся в 5–6 километрах от гавани среди холмистых фермерских полей. Подобно овцам, сбившимся в загоне, сотни тысяч немецких солдат теснились на территории площадью около 80 квадратных километров в окрестностях небольших деревень Гремерсдорф, Нанндорф и Альтгалендорф. Британские солдаты патрулировали границы лагеря, но по периметру он не был обнесен забором.

Англичане возложили на офицеров вермахта ответственность за поддержание порядка среди интернированных. Они даже разрешили нам носить личное оружие, вероятно не задумываясь о том, где мы могли бы раздобыть его.

Под моим началом была рота в сто или двести человек, располагались мы на изолированной от внешнего мира ферме. Я не предпринимал особых усилий для поддержания дисциплины, поскольку скоро понял, что будет сложно обеспечивать даже минимальный порядок, несмотря на «Астру» в кобуре.

Вскоре после нашего прибытия на ферму один из солдат прошел мимо меня, не вынимая руки из карманов, даже не собираясь приветствовать офицера. Когда я сделал ему замечание: «Почему вы не отдаете честь?», он только рассмеялся и пошел прочь.

Хотя я обращался к нему дважды, он продолжал игнорировать меня. Это полнейшее отсутствие уважения к офицерскому званию привело меня в бешенство, но рядовой, вероятно, рассчитывал на то, что я не буду стрелять за несоблюдение субординации в сложившихся обстоятельствах. Или же он был абсолютно равнодушен к своей судьбе.

После шести лет войны, закончившейся поражением Германии, большинство из нас находилось в каком-то тупом оцепенении, мы были бессильны хоть в чем-то, повлиять на свою судьбу. Мы не чувствовали радости, что война наконец позади. Нами владела безысходная обреченность, и мы с тревогой задумывались о нашем будущем. Та Германия, которую мы хорошо знали, ушла в прошлое. Не было той сильной личности, что повела бы нас за собой. Не было ничего.

Совершить побег из лагеря не представляло особой трудности, но никто не попытался это сделать. Не было места, где можно было бы скрыться, ведь вся Германия была в оккупации. Более того, если кому и удалось бы убежать, то для того, чтобы устроиться на работу и обрести легальный статус, было необходимо иметь справку об освобождении, заверенную британскими властями. В этом была характерная черта немецкой нации – уважение к властям и закону. Кроме того, мы были морально подавлены после поражения.

На ферме большой деревянный коровник давал нам надежное укрытие. Было тяжело с бритьем и помывкой, но основной проблемой было скудное питание. В наш ежедневный рацион входило четыре-пять крекеров размером с небольшой кусок хлеба. Голод стал нашим постоянным спутником. Однажды я до того отчаялся, что начал жевать листья одуванчика, зная еще из детства, что они съедобны.

Когда солдаты спросили меня, а не организовать ли нам самую примитивнейшую кухню, я дал свое согласие. Мы тщательно обыскали окрестные поля в поисках чего-нибудь съедобного. Обнаружив немного колосьев ячменя на соседней брошенной ферме, мы обжарили зерно в небольшой печке, чтобы сделать его более съедобным. Вкус его был ужасен, но это было хоть какой-то пищей, столь необходимой для нас.

Недостаток продовольствия в лагере привел к потере веса у каждого. Имея рост в 183 сантиметра, я поддерживал свой вес на войне на уровне около 82 килограммов. После пары месяцев в лагере я отощал до 68–72 с небольшим килограммов и даже начал задумываться о том, удастся ли мне выжить.