У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)

Гриша загляделся на седую латышку. Она стояла, вскинув широко раскрытые глаза к небу.

Пастор захлопнул евангелие, поспешно пробрался сквозь толпу, исчез что-то уж очень скоро.

И тогда вышел вперед маленький старик с длинной бородой и серебряными кудрями, развернул черный платок, вынул скрипку и начал играть в лад песне.

Гриша узнал его. Это был Исаак.

А позади у сосны стояли без шапок Кирюшка и молодой латыш и тоже пели:

Слезами залит мир безбрежный,

Вся наша жизнь - тяжелый труд.

Но день настанет неизбежный

Неумолимый грозный суд!

Они пели по-русски...

Гриша увидел влажные синие глаза Яна. Совершалось что-то необычайное.

- Для чего они собрались тут? - спросил он вполголоса Яна.

Тот ответил, как всегда, не сразу, подумав:

- Они клянутся.

- В чем?

- Они клянутся быть верными.

Песня становилась громче и как бы быстрей. И летела - все выше...

Над миром наше знамя веет...

Оно горит и ярко рдеет:

То наша кровь горит огнем,

То кровь работников на нем!

Так это лесные братья! А Кирюшка? И откуда тут столько женщин?

Женщины расступились, и Гриша увидел могилу. Это был горб рыжей глины. Две девушки подошли к могиле и положили на нее венки из лесных и полевых цветов - колокольчиков, ромашек, васильков. Толпа медленно рядами пошла с кладбища вниз по просеке.

У сосны по-прежнему стояли Кирюшка и молодой латыш. Они подождали, когда все вышли на просеку, и тогда латыш высоко поднял руку и сказал громким голосом:

- Друзья! Когда кончится лес, не идите рядами. Мы еще пойдем с вами тесными рядами, но не наступило это время.

Кирюшка схватил Гришу сзади за плечи:

- Ты мне еще не рассказал, как вы сюда попали.

- Мы... мы ушли.

- Да что ты! А я думал - уехали!

В это время к ним подошел Евлаша.

- Кого хоронили? - спросил он Кирюшку деловито и зорко оглядел его одежду.

На том все было поношенное, но очень ладное. Бережно залатанный пиджак он носил накинув на одно плечо, и в этом было даже что-то удалое. Из-под выцветшего картуза выбивались черные кудри. Мелкие рябинки на щеках не портили его, не на них хотелось глядеть. Смелые карие глаза, круглые, как у сокола, были всего заметней на Кирюшкином лице.

Гриша слыхал от деревенских ребят: в кулачном бою Кирюшка, несмотря на свою сухощавость, всегда бывал впереди.

Кирюшка поглядел внимательно на Евлампия и спросил Гришу:

- Это кто? Дружок твой?

- Лещова парнишка, прасола. Знаешь?

- А-а, - протянул Кирюшка и отвернулся, - знаю. Ну, вот что, ребята: похороны, ну они и есть похороны. Что про них толковать? День сегодня воскресный, веселый, птицы, и те радуются...

- Это латышские похороны, - проговорил Евлаша, оглядывая всех узенькими глазами.

- Да, видно, латышские, - согласился Кирюшка. - Я-то сюда попал ненароком. Как и вы, мимо шел. Мне похороны ни к чему, я и русских-то погребений не люблю.

Лес кончился. Открылось просторное овсяное поле. Вдали стлалась широкая лента большака, и там, подымая пыль, скакал верховой.

Кирюшка обернулся, поискал кого-то глазами среди шагавших по проселку крестьян и крикнул:

- Эй, Кейнин! Кейнин! Уходи скорей! Увидимся на зеленом балу... Ступай и Исаака уведи!

Молодой латыш тряхнул длинными прямыми волосами и свернул с проселка в лес. Старого Исаака не было видно. Остальные разбились кучками и шагали не спеша. Девушки отошли к канаве, заросшей травой и цветами, стали вить венки.

- А я домой не пойду, - сказал Гриша Кириллу.

- Здорово живешь! Это почему же?

- Далеко, - решил схитрить Гриша.

- Вона! - удивился Кирюшка. - Выйдем на большак, а там леском ну с полверсты, вот тебе и "Заутишь".

Он называл усадьбу Перфильевны на латышский лад: "Заутишь" вместо "Затишье".

Гриша и Ян переглянулись: шли-шли, сколько земли обошли, а усадьба, оказывается, близко! Значит, была у них все-таки не прямая дорога. Если б шли они прямо, были б теперь далеко, в неизвестных местах.

Верховой, скакавший по большаку, придержал коня, а потом и вовсе остановился. Теперь уже было видно: это Мефодий Павлыч, урядник. Он сидел в седле, чуть ссутулясь, держа плеть в левой руке. Гнедая его лошадка беспрерывно кланялась - отгоняла слепней.

Крестьяне с проселка вышли на большак. Двое нерешительно сняли шапки перед урядником; он приложил два пальца к козырьку форменной фуражки. Из всей толпы - только двое! Он грузно сидел в седле, ждал. И когда все уже прошли мимо, крикнул Кирюшке:

- А ты сюда с какой радости попал? Или веру переменил?

Кирюшка оглянулся.

- Куды мне! - ответил он посмеиваясь. - Я малограмотный.

- Сма-атри, Комлев, - начальственно прохрипел урядник, - ты у меня на заметке! С какой стати на латышском кладбище был? Сборище?! Открыто нельзя стало собираться, так под видом похорон сходки устраивать? Вон они, голубчики: и латыши и русские - все вместе! Опять бунтовать? Сма-атри, Комлев!

- Да куды там мне! Я цветочки собирал, лесным воздухом дышал.

И, не глядя больше на урядника, Комлев обнял Гришу за плечи:

- Пойдем-ка, брат, домой! И мне в "Заутишь". Там сегодня много гостей соберется.

Потом, когда уже отошли шагов на пятнадцать, Комлев остановился и крикнул уряднику:

- Обязательного постановления не читал? Или не успел еще?