У звезд холодные пальцы

– Чете помогите в их зимней дороге теплом ваших чутких, беззлобных сердец, твердынею рода кузнечного в муже, ростками во чреве красивой жены!

Силис не смотрел на Эдэринку. Жена сидела, он знал, с опущенными долу глазами. Знал также, какими мыслями занята ее голова. Эдэринка в этот миг думала об Уране. Старшая супруга кузнеца изо всех сил старалась не показать, как ей тяжко. С одеревенелой улыбкой возила ложкой в ближней мисе с взбитой похлебкой из сливок с земляникой и душистых трав. Серьги с драгоценными синими камушками подчеркивали бледность исхудалого лица, на котором не было ни злости, ни обиды, а только горькое недоумение и печаль.

Завершив речь, Силис растянул губы в кривой улыбке и сел, устало сутуля плечи.

* * *

Ранним утром, убирая невесту к главному свадебному дню, подружки пели грустную песню.

Ах, матушка дома, а дочка ушла!
Отец мой остался, а дочь далеко!
Зачем я покинула милый очаг,
который меня согревал и любил?
Зачем разлучилась я с юртой своей,
где мясо кобылье всегда на столе?
Погнавшись за мужем в безвестную даль,
живу теперь в бедном, холодном краю,
сижу в нищей юрте за скудным столом,
цежу едкий суп из костей кабарги…
Рассветное время уже не вернуть,
полдневное время несется стрелой,
закатное время мне в спину стучит,
ночное крадется, как сумрачный зверь!
Взлететь бы мне в небо, да купол без дна,
под землю уйти – не расступится дерн,
сурово следят за мной трое мужчин:
жестокий Дилга, мой сыночек и муж!
…Однажды зимою почудилось мне,
что жизнь моя – греза в начале пути,
что, спрыгнув с девичьей лежанки своей,
я долго смеялась над тягостным сном!..

Вот и сгодился шитый с оберегами и благословениями свадебный наряд, приготовленный Олджуне заботливой Модун и женщинами заставы еще семь весен назад. Подружки с песнями поднесли натазники из белой кобыльей шкуры, шерстью внутрь, окаймленные вышивкой на проймах. Три длинных шнура свисали снизу с середины, с набором ажурных пронизок, с колокольцами на концах. Переступит девушка впервые порог жениховского дома, и честная медь колокольцев радостно растрезвонит округ, что невеста девственна. Или смолчит…

Придержав вздох, Олджуна облачилась в звенящие натазники и бело-молочное платье-безрукавку со вставками цвета сосновой коры. Спереди на платье вшита фигурка человека с реющими поводьями. На спине – две фигурки с переплетенными поводьями. По подолу – хоровод, нечетное число человечков, взявшихся за руки. Без такого платья нечего и показываться новой родне. В безрукавке особый смысл. Называется она Птицей-счастьем, или Белокрылым стерхом. Считается, что счастливые крылья супружеской жизни невеста носит в своих руках. А руки ее не оголены – почти до плеч натянуты на них витые серебряные браслеты с девятью выпуклыми опоясками и мягкой ровдугой на локтевых сгибах.

Девушки накинули на Олджуну просторную доху из меха сиводушки, формой напоминающую юрту. Тут кожаные вставки на спине были в виде трех коновязей. На широких каймах разрезов блестели медные бляшки. На груди позвякивали фигурные подвески, охраняющие от липучего огня дурных глаз. Слева проступало крашенное красной охрой сердце, чтобы меж супругами не иссякала любовь.

На голове невесты закрасовалась похожая на урасу лисья шапка. В навершии пушился белый дым – маховые лебединые перья. На третий день свадьбы, став Тимиру женой, Олджуна поменяет эту шапку на другую, соболью, с кругом-солнцем и берестяным торчком сверху, подобным камельку – очагу дома. Снаряжение невесты завершилось дэйбирем с пестрым хвостом. Подружки с плачем и жалостливыми вздохами вывели во двор уходящую в чужой род.