У звезд холодные пальцы

О том, чтобы силою взять, храбрился думой. На самом-то деле не смог бы, хотя в его племени это не считалось столь уж зазорным, ведь чужие девки не стоили почтения. Их, случалось, убивали тотчас же вслед за шалостью или после того, как они наскучивали мужчинам барро плачем и воплями. Так, по крайней мере, с опасливой оглядкой на деда Халлердаха, хвастали бывалые.

Янгвард покуда знал женщин ни мало, ни много. Тех в основном, что в далеких поездках с отцом на запад липли к ним сами. Да из подобных-то всего нескольких, на кого указал отец, боясь какой-то заразы. Была в Хокколиделе одна из некровного рода, что ему с детства прочили в жены, да душа к ней не лежала. А Олджуну Янгвард с первого дня назвал своей, посуленной Всевышним. Женою, среди всех на свете единственной, которую хотелось защищать и каждую ночь спать с нею, заключив в кольцо оберегающих рук.

Вот когда он понял деда. Понял, как нелегко далось тому от начала до конца отстаивать свое право любить чужачку и всю жизнь отводить от нее, красивой, чьи-то алчные руки. Да не просто отводить, а и рубить беспощадно.

Случилось раз, что один ватажник, известный охотник до лютых забав с иноземками, на общем пиру больно ущипнул Брахсанну пониже спины. Хотел, видно, дать понять Халлердаху, что, пусть и вожак он, а все равно не след жить не по правилам барро, владея йокудской красавицей единолично.

Пирующие замерли в ужасе, когда Веселый, услышав ее жалобный крик, выхватил меч из ножен. Ох, каким же страшным и незнакомым, говорят, было в диком гневе лицо деда, что с юности дало ему беспечное прозвище!

Не ожидал такого исхода дерзкий завистник, да нечего делать: коль зарвался – доставай оружие. Схлестнулись, и понял вояка, что не убить его замыслил Халлердах, а отсечь загребущие руки, и, как ни тщился, уберечь их не смог. На том и покончил со своим обычаем хватать, мять-кусать, плечи девкам заламывать в кровавом раже.

Народ в волчьих родах, разбросанных по Великому лесу, разделился на две половины. Одна часть гневалась и осуждала вождя. Не по закону барро поступил Веселый! Разве чужачка может считаться человеком, равным людям-волкам? Женщина чуждого племени – недостойная любви и жалости женщина!

Остальные соплеменники – позже оказалось, их вдвое больше, – напротив, сочли, что заветы предков честно соблюдены Халлердахом. Ибо мало чести в человеке барро, если он даст унизить себя, в чем бы это унижение ни выражалось. А любовь… Любовь знают все Божьи создания в Великом лесу. И какому бы звериному роду ни принадлежал человек, – даже чужой человек, даже баба… он все-таки существо, сотворенное на земле Всевышним не для чьих-то жестоких утех, а для любви и мира.

Так, не сговариваясь, рассудили все старики и женщины в гнездах. Брахсанну приняли в стае Веселого как жену его, ни в чем не уступающую людям барро, – ни в чести, ни в уважении к текущей в ней крови.

Теперь Янгвард готов был повторить жизнь деда. А если придется – и гибель. Честно сказать, совсем не славную…

Дед тогда ждал свою хозяйку из тайги, куда она зачем-то удалилась. Через треть времени разделки оленьей туши отправился за ней…

Только на второй день кроткая младшая жена Умихана Бестрепетного, плача, призналась, что перед уходом свекровь обмолвилась ей о своей смертельной болезни, которая наступит скоро. Велела никому об этом не говорить. Не пожелала, чтобы муж видел слабость и разрушение ее все еще красивого тела.

Через три дня отец Янгварда нашел родителей в глубокой медвежьей яме. Халлердах и Брахсанна висели, нанизанные на острые колья, так крепко обнявшись, что разъединить их не смогли, как ни пытались. Так и похоронили вместе.

…Девушка Олджуна лежала под солнцем на берегу горной речки, словно только что выточенный мастером березовотелый кубок. В такие кубки йокуды наливали хмельный кумыс на празднике Новой весны. Мог ли не испить погибающий от жажды Янгвард?

* * *

Скосив глаза в сторону платья, Олджуна чуть пошевелилась. Чужак быстро нагнулся и горячими губами охватил вершинку ее левой груди. Шаловливый влажный язык затрепетал, будто хомусная птичка, заиграл недозрелой ягодой отвердевшего сосца.

Олджуна замерла. Предательское тело отстранилось от нее, оставило обезумевшие мысли носиться в панике где-то далеко… так далеко, что они перестали мешать телу и оно вдруг зажило самостоятельной жизнью. Жаркая кровь, меняя русла вен, потекла к середине тела ниже пупка, тянуще запульсировала в распалившемся лоне.

А этот, по имени Барро, щекотно куснул встопорщенную грудь, и Олджуна невольно засмеялась. Приятно прохладная ладонь коснулась ее напряженного живота. Зубы мелко застучали от страха, смеха, желания бежать… и остаться… дать наконец телу жить, как оно хочет… от всего сразу.