У звезд холодные пальцы

У дымокуров скучились священные белошерстные олени. Сколько людей в роду – столько и священных оленей. Их не используют для работы, не забивают на мясо. Едва человек заболевает, животное-оберег прихватывает в себя недуг и уходит лечиться в тайгу. Если хворь оказывается сильнее и убивает оленя, шаман выбирает человеку нового защитника. Нежной опекой окружены в стойбищах живые талисманы рода. Они и сами ласковые, ручные, а понятливые почти как собаки и любят поиграть.

Рядом с белыми оленями крутилась ребятня. Увидев четверых незнакомцев, дети тотчас разбежались кто куда. Гость в светлой звончатой дохе нагнулся к куче хвороста и, выудив прячущегося за нею малыша, поздоровался, как с взрослым:

– Новости есть?

– Есть, – пискнул тот, схватился за ножичек на поясе и собрался заплакать.

– Ну-ну, – засмеялся травник, – нам ли, богатым новостями людям, бояться друг друга?

Порылся в складках своей длинной дохи и протянул ребенку желтую нельгезидскую сласть на палочке:

– Отведи-ка нас, герой с ножом, к чуму вашего чародея Нивани.

Шаман молча выслушал гостей и кивнул на бревешко, лежащее в куче лиственничных веток у стены: «Присядьте». Откинутый полог впускал довольно солнца. Летом в ровдужном жилье обычно дышать нечем от духоты, а тут было прохладно и пахло свежей смолой.

Сандал осмотрелся. Увесистая покрышка чума опиралась на треножник, связанный сверху тальниковым лыком и расширенный перекладинами. Видно, хозяин решил не добавлять поддерживающих жердей из-за недолгой по времени стоянки и очаг не сложил. Однако огонь – сердце чума – горел и курился посредине в горшке. С правой перекладины свисала сума, украшенная мордочками пушных зверьков и волчьими клыками. У входа лежала связка шкур. Один на другом стояли два берестяных короба. К ним был прислонен спорный посох, из-за которого стражи не пускали шамана на базар.

Нивани распахнул крышку верхнего короба – укладки для посуды и мелких вещей. Достал из выемок четыре каменные плошки, зажег их, расставил вокруг и плотно затворил полог. Раздался запах тающего смальца сурка с черной шапкой, чей жир горит ярко, долго и совсем не чадит.

Беспрерывно кашляя, старик уставился на пламя ближней плошки слезящимися глазами. Шаману стоило труда заставить его открыть рот. Бедняга мало что понимал. Сандалу почудилось, что Нивани тихонько позвал кого-то и вроде бы щелкнул пальцами, прежде чем приблизить ко рту старика ладонь. Застрявшее с громким харканьем вылетело в подставленную руку. Это оказался окостыш бабки путового оленьего сустава. Передохнув с облегчением, старик косноязычно поблагодарил избавителя, и взгляд его вновь уперся в огонь.

– Отец ни на что не жалуется, но он потерял интерес к жизни, – пояснил Нурговуль. – Двигаться и разговаривать стал плохо. Наш шаман пытался помочь и не смог. – Смущенно косясь на жрецов, добавил: – Озаренные тоже…

– Я сразу понял, что не за малой надобностью вы ко мне втроем явились, – хмыкнул Нивани. – Родом отец с реки Белю́й?

– Да, – сумрачно подтвердил Нурговуль, опустив голову. – Как ты догадался?

Шаман присел на пятки там, где рассеивался свет и на стенах качались косматые тени.

– По Сковывающей болезни твоего отца. Ты, конечно, слышал о ней.

Вздрогнув, тонгот вскинул тоскливые глаза.

– Слышал, – ответил упавшим до сухой сиплости голосом и стиснул колени побелевшими пальцами. – Но надеялся, что не эта лютая немочь снедает его…

– Можно ли остановить хворь, не дать ходу дальше? – спросил Отосут.

Нивани печально покачал головой:

– Я видел таких больных и тщетно пытался лечить одного.

– Но ты бы все же хорошенько выспросил шаманских духов, – взмолился Нурговуль, – вдруг да хоть что-нибудь выйдет? А за оплатой я не постою, даже если ничего не удастся. Я неплохой кузнец, могу сработать все, что тебе понадобится.

Шаман встал с нахмуренным челом, в глазах метнулись огоньки. Тонгот пристально следил за ним и отчаянно заклинал взглядом, больше не осмеливаясь просить вслух.

– Ладно, – медленно проговорил Нивани. – Погляжу в глубь его мыслей. Но пусть слова об оплате останутся словами. Я не беру подарков, если мое умение не в силах бороться с болезнью. Помощь кузнеца мне, вообще-то, нужна, но ручаться, сам понимаешь, нельзя и за малость… Предупреждаю: что бы я ни делал, как бы при этом ни вел себя твой отец, не вмешивайся и молчи.

Отосут вопросительно глянул на главного жреца. Может, им выйти? Но глаза Сандала горели мальчишеским любопытством.

Нивани углубился в себя и, казалось, забыл о гостях. Снял с заостренного наконечника посоха каповую «обувку», окурил веточкой шалфея и вдруг оседлал, будто трёхвёсный мальчуган палку-коняшку. Посох мгновенно ожил в руках, сам по себе задвигался, заиграл-зазвенел девятью колокольцами, как неведомое, наделенное разумом существо. Нагнувшись к костяной головке навершия, шаман пошептался с нею и восемью красными человечками на опоясках, плавно повернулся вокруг своей оси. Шепот становился отчетливее, голос понемногу звучал все громче и резче.