Убаюкать нож

Чашу я так и не выпустил из рук, и когда я очнулся, с трудом смог разжать пальцы – так сильно они затекли. Я лежал, чувствуя приятное покалывание в кистях рук, и знал, что скоро оно сменится болью. Дом, или, скорее, аккуратно вырубленная в толще подземного скального массива пещера, был небольшим. Дверь открывалась прямо в комнату, и поэтому я всегда ждал, пока уйдет разносчик еды, прежде чем взять ее. Он приходил три раза в день, ставил горшочки на порог таких же, как моя, дверей. Соседи мои были людьми более нетерпеливыми, точнее, более голодными – получаемый нами рацион не предполагал ленивой сытости. Насколько я мог видеть, коридор тянулся еще метров на двести налево и там соединялся с более крупным проходом. Справа, через четыре двери от меня, проход заканчивался тупиком. По утрам – вскоре я стал различать день и ночь, и не только по тому, был коридор освещен или нет, – многие покидали свои жилища. Незадолго до того, как гасили свет, люди возвращались – бледные серые тени в бесформенных балахонах, мужчины, женщины и дети с совершенно одинаковым выражением той безысходности на лицах, которую всегда ставит холодная печать предательства. Их действительно предали, но подробности этой неприятной истории мне еще предстояло узнать.

Человек, которого я убил, работал на дому, и сейчас у него был отпуск – я помнил все эти детали из вкуса его крови. Я был рад, что успел спуститься с чердака. Я был совершенно опустошен, но когда я поймал себя на мысли, что вот так лежал бы целыми днями и ел из доставляемых разносчиком горшочков, я понял, что, видимо, все-таки выживу. Меня наверняка искали, но самые умные из моих преследователей осознавали бессмысленность этой затеи. По крайней мере в нашем отсеке – я выходил прогуляться и нашел четверо больших ворот, преграждавших четыре самых населенных туннеля, – все было спокойно. Я мог бы, наверное, пройти и за ворота – я видел, как люди прикладывают к датчику точно такое же удостоверение, что я снял с трупа, – но я пока не хотел. Если бы я всегда не чувствовал себя под землей комфортнее, чем наверху, я бы, наверное, раньше почувствовал желание действовать, но мне было здесь очень уютно. Я полюбил ходить на центральную площадь, находившуюся в перекрестье двух главных туннелей, и целыми днями просиживал на лавочке у фонтана. Сюда приводили играть детей, я смотрел на них и ни о чем не думал.

В тот день, когда я подумал о том, что все же надо попробовать прорваться наверх – и понял, что я скорее всего смогу это сделать, – наш отсек посетил живой бог. Все разговоры людей вокруг меня с самого утра велись именно об этом, детишки на игровой площадке то и дело бросали свои игрушки и подходили к ее краю, глядя в сторону ворот. Я был сильно занят своими мыслями, однако понимал, что нам всем предстоит увидеть нечто необычное. Но прежде надо сказать о том, что я нашел ту лесенку, что вела на чердак, сам. Я всегда носил Чашу с собой, потому что был не в силах ни снова испить из нее, ни расстаться с ней. Я думал, что могу попасть наверх, туда, где по мне тоскует мой пулемет, только снова глотнув из Чаши, и страшился этого. В ней еще оставалась жидкость, и с каждым днем, насколько я мог заметить, ее становилось чуть больше. Видимо, на самом деле чаша была неким механизмом, в котором и вырабатывался этот раствор и, выделяясь из стенок, скапливался на дне. Однако, когда я смотрел на струю фонтана и думал о живом боге, мир дернулся, и я вдруг снова оказался там – на просторном и пустом чердаке. Я снова сидел в гнезде пулеметчика и видел свои алые бивни и серых призраков между ними. Я обрадовался, но и испугался тоже, и поспешно вернулся назад.

Теперь я знал, что могу покинуть это место, когда захочу… но я был еще не в силах хотеть.

Свита живого бога появилась ближе к обеду. Сначала распахнулись ворота – обычно их не открывали целиком, люди проходили через небольшую дверку в них. Затем до нас донеслась музыка, веселая и даже несколько лихорадочная. Площадь наполнилась народом. Жители побросали свои дела, чтобы прикоснуться хоть к краю одежды живого бога. Из ворот появились девушки в ярких костюмах и с охапками цветов в руках. Они принялись разбрасывать цветы, чтобы нога высокого гостя не коснулась грязного камня. Для верности двое мускулистых полуобнаженных юношей раскатали толстый ковер нежно-зеленого оттенка. Кожа их блестела – юношей, очевидно, намазали каким-то маслом, чтобы лучше подчеркнуть фигуру. Если бы это происходило дома, я бы сказал, что это масло «Тинги», я сам пользовался им пару раз, когда участвовал в соревнованиях по телостроительству. Они включали обязательную эстетическую часть. Это крошечное воспоминание – пластиковая банка с черными буквами «Тинги» на ней – впилось в меня, как под ноготь впивается иголка.

И я понял, что уйду отсюда, возможно, даже сегодня, воспользовавшись общей суматохой. Я снова захотел прогуляться по Кладбищу Морских Тварей, создавать согготов – милых, страшных или полезных и невзрачных в своей функциональности, в зависимости от заказа, купаться в море и кого-нибудь любить.

Люди тем временем ловили цветы, которые девушки щедро кидали и в толпу тоже. Я думаю, что подземные жители видели цветы только раз в году, во время посещения живого бога, и они, наверное, казались людям хрупким и непостижимым чудом. Я не сдвинулся с места – я все еще был слаб, – но фонтан и окружавшие его скамейки находились на возвышении, и мне все было отлично видно. За юношами прошел оркестр. Начищенные трубы сияли, словно струи живого пламени. С носа барабанщика, который прошел так близко от меня, что я мог выхватить палочки из его рук, упала капля пота, но он не заметил этого. Его вытаращенные от напряжения глаза были абсолютно пусты. Оркестр выстроился на опустевшей площадке у фонтана. Жители бросились вперед, в коридор и на саму площадь, чтобы оказаться поближе к богу.

Из ворот появился герольд. Лицо его, как и почти обнаженное тело, пересекали черно-белые полосы.

– Он пришел! – закричал вестник. – Капризный владыка! Тот, чьими рабами мы являемся и будем всегда! Он – жертвенный нож и кровь жертвы!

Тут я невольно вздрогнул, вспомнив топор и покатившуюся голову Штуца. Мне пришлось обнять себя, чтобы унять озноб.

– Сердце пустоты! Сеятель разногласий! Враг и повелитель! – продолжал герольд.

Толпа восторженно выла. Многие люди опускались на колени и раскачивались в экстазе.

– Тот, кто выведет нас к свету! – кричал герольд. – Тот, кто создал звезды, холод и возмездие! Тот, кто создал нас и позабыл об этом!

Из дверей выехала небольшая повозка. На ней стоял деревянный шкаф в виде человеческого торса, раскрашенного в синие, желтые и черные цвета. Дверцы, приводимые в действие хитроумным механизмом, ритмично распахивались и закрывались вновь с жутким скрежетом и грохотом. А внутри, за дверцами… Я понял, что, если я увижу, что находится внутри шкафа, меня стошнит. А обед, судя по всему, сегодня разносить не собирались. Я отвел глаза и увидел группу мальчишек, которые что-то рисовали на стене. Они тоже были из свиты бога. Двое тащили огромный, заляпанный краской картонный трафарет, другие несли квадратные ведра с разными красками, а еще один с меланхоличным достоинством держал в руках несколько валиков – они казались сюрреалистическим букетом в его руках. Мальчишки прижали трафарет к стене, произошло быстрое совещание, валик обмакнули в красную краску и несколько раз прошлись им по трафарету. Группа двинулась дальше.

– Тот, кто смотрит и видит! – слегка уже сорванным голосом крикнул герольд. – Наш создатель, Зеркалодым!

Раздался многоголосый мощный даже не крик, а стон экстаза. Но я не повернулся, чтобы взглянуть на бога. Я не мог отвести глаза от рисунка, что сделали мальчишки на стене. Точнее, это была надпись, в которой бесконечно и вычурно повторялись имена Зеркалодыма и его титулы на древнем вельчеди. Но среди них, простые и крупные, стояли буквы варивикков.