Убегать непросто

Почувствовав себя Козеттой, которую госпожа Тенардье отправила за водой в далекое путешествие, Алиса снова плюхнулась на бревно. Голова немного кружилась, голод пожирал внутренности, но голова пока была ясной. Если ее так поспешно выбросили в лесу, то варианта два. Либо ждут, что она замерзнет насмерть, тогда завезли ее далеко, не выбраться. Или выбросили, чтоб ее нашли. Тогда где-то здесь есть тропа и стоит ее поискать. Солнце всегда, кажется, на севере? Алиса не разбиралась ни в чем, кроме литературы. На всех уроках обычно прятала под партой «Будденброков» или «Сагу о Форсайтах». А сейчас бы пригодилась обыкновенная биология или география, или где там ориентирование проходят….Алиса еще немножко полежала на дереве, пытаясь натянуть поглубже кургузую куртешку, но спина замерзла так, что не ощущалась до самых коленей. Пожалуй, принц не придет, пора самой что-то делать.

– Черт с вами, медведями, пойду Машенькой, куда глаза глядят! – громко сказала она, успокаивая себя.

Идти по сугробам, перемежающимся кислой кашей из земли и льда, было трудно. Но еще тяжелее было не унывать. Пустой желудок все сильнее тянул ноги к земле, а отчаяние окутывало и без того замерзшие плечи. И, если бы не мысли о Марине, она рухнула бы в ближайший сугроб. Глаза слипались и, чтобы не выключиться, Алиса начала потихоньку напевать «Катюшу». Среди холода так сладко думать о яблоках и грушах… Походка стала бодрее, и, подгоняемая песней, она быстрее двинулась вперед. Ей удалось допеть «пууусть он землююю бережееет роднуу…», когда она весьма сильно споткнулась, перелетев через голову и рухнув на землю. Ощупывая, цело ли ухо, поцеловавшее лед, она оглянулась и непроизвольно завизжала. Препятствие на пути оказалось телом, вмерзшим наполовину в снег. Из того, что можно было разглядеть, она заметила только кудрявый волос из-под шапки и кирзовый, выше колена сапог. Мигом вскочив на ноги, Алиса бросилась, не разбирая дороги, полуслепая от бившего в глаза солнца. Уносилась далеко от чужой беды, от судьбы, которую могла разделить. И, когда силы уже должны были покинуть ее, а ноги уронить, ее поймали сильные руки. Забившись в силках пойманной птичкой, она снова завизжала, еще не понимая, что силки эти отдают теплым, живым телом, табаком и радостью.

– Алиса. Алиса! Алиса, да Алиса же, постой, прекрати, свои. Ну боже ты мой, я это, Денис, – рявкнул голос, и в голове вспыхнул свет.

Денис держал в руках ослабевшую девушку, от усталости еле нашедшую сил, чтобы улыбнуться, и чувствовал, что скоро сам упадет от усталости. Он осматривал ее на предмет истязаний, но, похоже, она лишь получила переохлаждение. Напугана, не без того, твердит про труп, но и неудивительно. Он оглянулся на сторожа, который потихоньку зевал в сторону, поглаживая пса, но увидев вопросительный взгляд, встрепенулся. Потрепал по холке высоченного кавказца с белым пятном у носа и тихонько ему что-то приказал. Пес тут же ринулся в сторону леса. Алиса почти ничего не различала, разве что тепло рук Дениса, поддерживавшего ее объятиями и черную ушанку у сторожа, но услышала, как последний негромко сказал Денису:

– Верно, тайга ее покружить решила или голод мозг затуманил. Уран никого не унюхал, а он у меня за три километра запахи чует. Мертвеца не пропустил бы, да и не теряли, кажется, никого последнее время.

Закинув Алису на плечо, как охотник добычу, Денис сказал:

– Ведите обратно, нас дома ждут.

Благословенен тот, кого тайга отпустила из объятий.

Шэнь встретил рассвет в гостиной. Вернувшись с битвы, он разулся у входа и сел на диван, сложив руки под подбородок. Он смотрел на огонь в камине, а в глазах светилось то шакалье унижение, что пришлось ему пережить. Ламинат с подогревом не чувствовался, ступни оставались ледяными, волосы бродили по плечам. Шэнь покачивал головой и что-то по-китайски перебирал губами. Прислуга боялась показаться, больно темные лица были у вернувшихся из ночной вьюги путников.

– Папа.

Шэнь заставил себя не вздрогнуть, услышав голос Романа. В этих днях, когда сын игнорировал его, Шэнь боялся представлять, как начнется их разговор. С чего. И вот Роман сам обратился к нему, и в голосе его звучит и робость, и признание вины и даже… Любовь? Он оглянулся, и Рома, стоявший совсем близко, за диваном, увидел вместо идеальной статуи обыкновенного мужчину. С удивлением и гулкой теплотой он заметил, что странная ночь добавила синяков глазам, что прическа его растрепана, что также, как он сам, отец, волнуясь, сцепил мизинцы. И еще он заметил в глазах отца смятение. И страх. Приготовив целую речь, Роман почувствовал, что не это сейчас нужно отцу. Перед ЭТИМ отцом не нужно пафосных слов. Рома осторожно сдвинулся с места и увидел, как в глазах напротив забилась тревога. Он рванулся, забыв о прошедшем, и жадно вцепился в родные плечи. Шэнь не одобрял резких движений, но сейчас, отдавшись теплу, исходящему от сына, схватился за него, как за весло, поданное утопающему. И, среди треска дров в камине, Рома негромко прошептал.

– Я не мог допустить, чтобы ты превратился в преступника, папа.