Убей меня нежно

Не успела я задаться вопросом, где же мне искать хозяев замка, как внезапно почти рядом со мной раздались приглушенные голоса. В первую секунду я хотела, было, негромко кашлянуть, отвлекая невидимых мне собеседников от напряженного разговора, невольным слушателем которого я стала, но едва незнакомый мужской голос холодно произнес мое имя, это желание бесследно исчезло, сменившись резкой настороженностью.

Пусть я никогда прежде не слышала голоса Гералта Делагарди, властный повелительный тон, источавший легкое презрение, говорил о характере хозяина лучше всяких слов:

— Я говорил тебе это вчера, и повторю сейчас: Аларис Делагарди, я глубоко разочарован тобой и тем, как слепо ты распорядился наследством. Тебе прекрасно известно, что оно должно было достаться другому вампиру, и мне больно видеть, как ты теряешь все, что должен был получить Бриндан. Твой брат никогда бы не пошел на поводу плоти и не позволил бы человеческой девке себя одурачить, — обвинительную речь хозяина замка перебил гневный голос моего вампира.

— Отец, я повторяю — эту девушку зовут Триана Леон. И я не позволю ни тебе, ни кому-либо еще обвинять ее. Она не просто захваченный трофей, а еще одна жертва этой низменной войны. И в сложившейся ситуации виноват я один, именно я недооценил коварство Атония и его желание захватить мои земли любой ценой, поэтому отвечать за ошибки должен только я сам.

— Теперь уже поздно раскаиваться в содеянном. Сейчас необходимо поставить клан Крейц на место до того, как они предпримут следующие шаги. Я искренне надеюсь на твое благоразумие, Аларис, потому что второго шанса все исправить у тебя уже не будет. Теперь я сам лично буду контролировать обстановку, и, поверь, я не позволю тебе ошибиться снова.

— Я был бы искренне благодарен за предложенную помощь, если бы не одно но: не забывай, что именно ты в свое время активно поспособствовал тому, чтобы Иризи оказалась в моем замке, и в моей постели. И именно ты настоял на том, что сестра такого влиятельного вампира, как Атоний, не может быть простой наложницей, хотя я даже не помышлял о браке с этой напыщенной стервой, прекрасно зная, к каким губительным последствиям это может привести. Но ты вновь не прислушался к моим словам, как не прислушался, объявляя войну людям…

Разговор начал принимать опасный оборот, об этом свидетельствовало нарастающее напряжение между собеседниками, каждый из которых уже не мог сдерживать своих чувств.

— Замолчи. Как ты смеешь говорить об этом! Ведь это именно они убили Бриндана. А ты после этого посмел взять одну из них в свой замок… — на последней фразе холодный голос дрогнул, словно одно упоминание этого имени причиняло боль.

— Да, убили! Но ведь это именно по его приказу были сожжены дотла три человеческих поселения вместе со всеми жителями. Неудивительно, что после этого люди задумали отомстить любыми способами. Но ни тебя, ни Бриндана, это не волновало. Неужели ты забыл, как я пытался отговорить его от этой глупой идеи — отправиться якобы на мирные переговоры? Но он и слушать меня не захотел! Я до сих пор не понимаю, что заставило его в тот день ринуться к людям. — голос моего вампира все затихал, словно ему этот разговор бередил старые незажившие раны.

И спустя секунду ледяной отцовский голос прошипел ему в ответ:

— Ты думаешь, что справился бы лучше? Напрасно! Ты не смог даже спасти его, не говоря о большем. Тебе никогда не стать таким, как он.

Столь сильно увлекшись напряженным подслушиванием, я как-то пропустила тот момент, когда отец и сын, поглощенные неприятной беседой, оказались в столовой. И только когда они недоуменно воззрились на меня, явно обескураженные тем фактом, что их беседа имела слушателей, я нацепила на лицо маску невозмутимости и сделала вид, что только что вошла сюда.

Но за одну секунду до этого я все-таки успела заметить, как при последних словах отца на лице Алариса промелькнуло странное выражение, неоднократно виденное мною ранее, но разгадать значение которого я не могла.

Словно яркая вспышка боли и безнадежного отчаяния, мгновенно сменяющихся ожесточенной борьбой, тени которой отражались в глубине знакомых глаз — а следом приходило безразличие. Оно пряталось за пустым и холодным взглядом, отражалось в очередной злой ухмылке, скрывалось в каждой складочке, в каждом уголке твердых губ.

И в такие моменты все попытки достучаться до Алариса разбивались о высокую стену ледяного равнодушия, справиться с которым я не могла.

Но только теперь, собственными глазами увидев отношение отца к сыну, я начала понимать причину внутренней борьбы, что непрерывно шла внутри моего вампира. И пусть я не слышала и большей части их разговора, того небольшого отрывка мне хватило, чтобы понять: Аларис постоянно сравнивает себя с кем-то, кто был для его отца дороже собственного сына.

В этот момент мои стремительные внутренние размышления прервал, собственно говоря, один из участников беседы.