Убежища (СИ)

Потом началась целая неделя дождей и дождичков; напряжение в воздухе спало. Студенты не творили ничего особенного - подначивали самых младших, "фуксов", на шуточки в городе, но так бывает всегда. Не приходили хозяева трактиров возмещать убытки. Про особо выдающиеся подвиги в публичных домах разговоров еще не было, только обычное хвастовство.

Уехал Млатоглав, как не бывало его. Или упал камнем в болото, и круги по воде так и не разошлись? А опустошенный и ставший плоским Бенедикт понял про себя вот что: его не замечают потому, что он много чего делает подобно знаменитому Голему, которого как-то создал Альберт Великий. Голему кладут в рот записку, и он исполняет инструкцию, а потом останавливается - но не задумывается, не ждет ничего дальнейшего. Точно так же много чего ректор Бенедикт делал быстро и как бы по воле университета и у оставался невидимым, в относительной иллюзорной безопасности. А умел ли так Игнатий, сливающийся с тенями?

Когда дожди кончились, выбрался из строжки Игнатий. Он жил в своей каморке один, а его напарник, семейный, занимал вторую. Игнатий, почти не прихрамывая, отнес на помойку тот мешок с тряпками. Бенедикт подошел позже и учуял, что от тряпок сильно воняет и гноем, и сгнившей кровью, но не гангреной. Покачав головою с укоризной кому-то, он вернулся к себе и отвлекся наконец на сочинение одного из магистров. Сочинение было свежим, касалось проблем, связанных со Светом Природы. Бенедикт читал, одобрительно шевелил губами - это новая работа, но никаких отголосков охоты на ведьм в ней не было; юный автор был на удивление спокоен и скрупулезен, у него было длинное дыхание. Что-то похожее на Сумму Теологии - та же медленность, то же не спадающее и не взлетающее монотонное напряжение. "Не фанатик. Мальчик любит думать, он любит тянуть из одной мысли следующую и еще следующую", - ласково говорил про себя Бенедикт и так же мерно покачивал головою. А потом ему пришло в голову вот что: "Говорят, что Сумма Теологии пролезает не во всякую голову, а сам святой Фома - не во всякую дверь". Он увидел, как стремительно толстеет автор работы о Свете Природы и захихикал совсем уж по-студенчески - сейчас этот автор был прытким и тощим юношей чуть за двадцать, непоседой, занудой и иногда, если нужно для студенчества, даже озорником...

Читал себе Бенедикт, пока разносило тучи, весь вечер и всю ночь. Перед рассветом удивился, что не заметил прошедшего времени, да и из работы многого не запомнил. Отложил ее и ушел к заутрене.

Утром похолодало и подсохло. Служаночки трудились, сгоняя в кучу листья, и с ними заигрывали те студенты, что поярче и покрупнее. Особо охально не приставали, но Бенедикт все же всматривался - вдруг там будет тот, который чуть не искалечил Игнатия?

Их всегда было трое, озорников: тот парень, "ландскнехт", уходил один и развлекался с учениками живописцев. А еще двое не очень понятны - один, кудрявый блондин с холодным лицом, всегда находится чуть в стороне и смеется редко, снисходительно; второй, рыхлый и большой, как куль муки, всегда при нем, служит и шутом, и охраною. Но есть еще землячества, есть бурши и их фуксы, а эта пара принадлежит неизвестно чему и кому. Блондин учится прекрасно и капризничает, а товарищ его или ленив, или туп... Как всегда - студенты шутят, а девушки тупят глазки да клонят чепчики. Тех двое и этих двое.

Ректор устроился в кабинете. Так же, как и у Игнатия, царил у него очень удобный хозяину беспорядок. Если у Игнантия есть бочонок, полушубки, мешок, метлы, лопаты и ложе, то у ректора - мебель для посетителей, книги, перья и свечи. Сам кабинет велик и светел, о двух решетчатых окнах. В углу у окна - шкаф. К шкафу этому ведет ряд стульев вдоль стены, и замыкает его мягкое старое кресло у входа. Перед стульями - стол под зеленым сукном, а дальше, у окна - высокое кресло ректора с резною спинкой. Другой ряд стульев к столу пододвигается по необходимости. Сейчас эта мебель, табуретки и стулья, рассеяны - точь-в-точь пони и кони на ровном пастбище.