Убежища (СИ)

В университете вновь - как видел и слышал успокоенный на время ректор - стало шумно и людно, как всегда. Погода установилась прохладная, без дождей, чуть ветреная. Мусор не накапливался. Студенты и магистры наперебой строили глазки новым служанкам и чуть не плясали вокруг них, как у двойного Майского Дерева, но драк пока не было; кое-что перепадало и особе по прозванию Бешеная Марта. Работа о Свете Природы была прочитана, замечания сделаны. А вот работа о Платоне залежалась (не записка, а основной текст), и автор мог бы кротко (пока!) выразить недовольство.

Через неделю после злополучного отъезда Бенедикт попытался вспомнить, что и когда он ел - не смог. Видимо, он чем-то все-таки питался, потому что ни слабости, ни головокружений не было. Не припомнив ничего о съеденном, после обедни он отправился в столовую. Там ему дали квашеной капусты, похлебки из рыбьих голов и кружку пива - потому что была вроде бы среда, но никак не пятница (по средам и пятницам у него были одинаковые темы, но разные группы). Пообедав, Бенедикт ожил, встревожился, а потом и затосковал. Что, если Игнатий решил остаться в монастыре, там рабочие руки нужны - но тогда бы он вернул мула и как-то дал бы знать о себе? Ничего не сделаешь за неделю - не выздоровеешь и не покаешься. Тем паче, так быстро вопрос о вступлении в монастыри не решается. Так говорил себе ректор, а часть его разума бесплодно перебирала варианты: кто нанес эту рану и в кого в конечном итоге был направлен нож? Готового ответа не находилось.

Нельзя за неделю ни раскаяться, ни нагулять потерянную кровь - Бенедикту вспоминалось, как бледен, худ и желтоват был его друг, как поблескивали непривычно чистые белки его глаз. Они блестели, как очищенные яйца, и это в их белизне терялись привычные радужки без блеска, цвета темной болотной воды. Позволят ли ему там есть мясо?

В четверг Бенедикт вышел в город, вернулся с маленьким бочонком пива и сунул его под кровать - как средство от бессонницы оно должно было подействовать, так? В городе, где его не было уже больше трех недель, царила какая-то расхлябанная истерия. Возможно, разочарования. То, что он услышал, касалось некоего проповедника - того пригласил архиепископ, попытался снова взять в руки непослушную паству, но проповедник должен был приехать с недели на неделю, не совсем понятно, когда. Млатоглав же обосновался в небольшом городе ниже по течению, "и уж там-то он порядок наведет!". Якоб Как-его-там оказался то ли слаб, то ли не нужен, и отбыл.

Хуже всего то, что сонная лень, acedia, незаметно вползла и в университет. Старик юрист пожаловался на непривычную леность двух очень одаренных студентов, причем один из них не возобновил и работу в конторе своего дядюшки, где вот уже два года служил письмоводителем. А юноша, писавший о Свете Природы, пожаловался на вялость всем известных озорников. Студентом он перестал быть только в этом году, но в дела землячества его перестали посвящать тут же. Он не был испуган - просто недоумевал, почему не удается расшевелить парней, бойких, как белки, и подвижных, словно шарики ртути. Может быть, это он бездарно преподает? Лишь у медиков ничего не изменилось - но эти всегда держались в стороне. Самое любопытное - то, что acedia невозможно сразу уловить с помощью человеческих чувств, разве что кошачьи усы предназначены для этого. Остальные преподаватели, кроме юноши и старика, жили беззаботно, студенты не мешали впихивать в их головы знания, поэтому для них все было хорошо.

Бенедикт знал, что он устраивает всех именно как Простофиля. Простофиле полагалось узнавать все последним, бессильно гневаться и улаживать неприятности. Все, что касается обучения, некоторых отношений с городом и науки, ему открывали. Но то, что замешивалось на личных и семейных делах людей, вершили без него. Как если бы между ректором и университетом был заключен негласный договор: никто не касается его личных дел, но и он не имеет права знать, как и чем живут другие. Он избавлялся явных бездарностей и ненасытных воров, это было ему позволено. Он же принимал удар, если что-то случалось. Поскольку дети Адама и Евы действуют, исходя из зависти, корысти и похоти (собственные мстительность и ненависть способны перенести очень немногие), то Простофиля, почти не думая об этом, умудрялся снова и снова смягчать действие этих сил в своих временных владениях. Их университет был мал, не блестящ - надежен. Честолюбцы предпочитали другие города. А в этот университет было довольно легко попасть и так же легко уйти - своеобразным побочным эффектом еще несколько десятков лет назад стала осевшая здесь почти корпорация вагантов-поэтов. Мальчики могли научиться студенческой жизни и уйти в места более привлекательные. С преподавателями было немного сложнее, но тоже удобно.