Убежища (СИ)

Проблема Бенедикта-подростка состояла в том, что он путал отношения, основанные на чувственности, и юношескую горячую дружбу. Он обольщался и надеялся, когда удача была невозможна. Но прекрасно знал, что ничего подобного допускать нельзя, иначе его станут травить и дети, и взрослые, что он лишится драгоценных друзей. А падре Элиа травить его не стал бы. Сжалился бы. Еженедельно Бенедикт приходил на исповедь, отчитывался там - влюблен и молчит в очередной раз - получал мягкую, сочувственную эпитимию и советы, а потом отправлялся к себе и грешил подобным образом еще и еще. Элиа мог уважать ребенка за то, что тот был вынужден стать юношей слишком рано и с этим справлялся, пока его ровесники собирались в кучки и вели себя "на свободе" совершенно по-мартышечьи.

Духовник покорил сердце и разум Бенедикта одним странным для священника замечанием. Бенедикт в отчаянии вопросил, нет ли средств избавиться от навязчивого влечения - кроме кастрации, разумеется! Подросток стоял на коленях и преданно глядел через сетчатую стенку, видел теплые черные глаза и широкие сдержанные жесты - к ним он привыкнуть не мог, они его все время чем-то задевали, приятно или раздражающе. Так вот, Элиа сказал на чужеземной смягченной латыни:

- Твое влечение упрямо ползет по земле и направлено так, - он показал, отогнув кисть, как оно напряженно ползет. - А твое вечное стремление к Богу идет вверх и не строго против него, а под углом, вот так. Иначе оно все бы перегородило. - Пальцы левой руки стали непрерывно толкать запястье правой кверху и чуть наискосок. Правая рука не обращала внимания на левую и все давила, давила. Описав обеими ладонями круг, не изменив их положения, Элиа улыбнулся и пояснил, - Ты опишешь вот такой круг и подымешься вверх. Потом еще и еще, все шире и шире! Как сокол на охоте, се выше и выше! Тебя же хотят отправить в семинарию?

Юноша не ответил ничего и призадумался. Элиа счел, видимо, что размышлений будет достаточно на сей раз, и никакого конкретного покаяния ему не назначил.

Когда Бенедикт пришел домой, разум его раскрылся, нежный свет наполнил его - как нарочно, эта суббота выдалась сырой и пасмурной, с постоянным дождиком, как это и бывало всегда в начале зимы. При Элиа думать такое было нельзя. Бенедикт привык к тому, что размышлять и чувствовать он должен только наедине с собой, желательно поздним вечером или ночью. А днем и тем более при человеке, в кого его угораздило влюбиться в очередной раз, он обязан держаться только как хороший друг, так для всех безопаснее. Вот и на сей раз он забился в какой-то темный проход и стал думать там. Никто его не увидел, он расслабился. Разум его знал давно - он влюбляется ненадолго и в кого ни попадя - в мальчишек, в детей, в болванов, раскрашенных его воображением! - не столько для себя самого, сколь для Элиа. Он пускает пыль в глаза духовнику и лжет на исповеди! Причем давно. Потому как Элиа, слушая про очередную его влюбленность, не беспокоится и благожелательность сохраняет. Но сейчас, когда он подарил такую Мысль, раскрыл такую возможность! Нужно было таиться, зная - Бенедикт любит именно его и только его. Он, Элиа, и станет личным путем молодого человека к Господу, если ничто другое невозможно. Было ему тогда немногим более четырнадцати.

Так было решено. В воскресенье Бенедикт к обедне не пошел - вроде бы прихворнул. Вот так - ради того, чтобы сохранить единственного человека, с которым можно было говорить откровенно - юноша лгал. Тогда он не понимал иронии, заложенной в этом решении, но сейчас, старый и отрешенный, видел этот парадокс ясно и нещадно осмеивал себя.

Больше двух с половиною лет Элиа мог жить спокойно. Он видел, как его любимчик становится все более рослым и хмурым, лицо его обрастает пушком, проявляет некоторые польские черты и признаки варварски скверного характера. Каялся юноша теперь не в похотливых мыслях, а в сомнениях по всяческим поводам, чаще всего довольно разумным. Так что Элиа смотрел на него и радовался, а Бенедикт эту радость видел и подыгрывал ему. О том, как именно грезит о нем Бенедикт, Элиа не имел, казалось, ни малейшего представления, а ведь мог бы и догадаться? И очень жаль, что не догадывался! Мальчик смутно подозревал, что из какой-то своей корысти его духовник вдруг стал таким доверчивым и простодушным. Это подозрение года два согревало его, а потом внезапно утратило силу.

Мальчишки, пусть они и обезьянки в этом возрасте, опасность чувствуют хорошо, а похабщину ловят ну просто на лету каким-товерховым чутьем. Как обычно, Бенедикт ни о ком ничего толком не знал, но тут его неожиданно стали высмеивать - дескать, Элиа взялся за ум и запал, наконец, на перестарка. Расквасив носа два-три, заработавши фонарь под глаз, Бенедикт выпытал, что Элиа боятся и ожидают от него совращения. Но когда юноше уже исполнится лет пятнадцать, он обрастет бороденкой - тогда, мол, священник теряет к нему интерес навсегда. И слава Богу!