Убежища (СИ)

Антон ушел как можно более незаметно. День был все так же ясен, но взметнулся сильный ветер. Что-то в мире изменилось. Понимать по-немецки эти баловни могли, наверное, уже давно. Но разум? но речь? Такое не развивается постепенно, а может быть только даровано в один момент, как Адаму, самим Господом. Но Его ли они имели в виду, упомянув Короля? Вероятнее всего, нет - иначе бы вознесли в полете благодарственные молитвы, а не обсуждали бы грабеж да лакомства, стоя на земле. Кто же такой Король? День стал дурным, все переменилось слишком быстро. Если бы ветки начало трепать против ветра, Антон бы не удивился, нет. Может быть, на мгновение так оно и было. Не удивился бы. Но его оцепенелый страх показался бы на поверхности привычного рассудка. Миру оставили прежний вид, но во что он превратится, если эти животные умно заговорили без божественного вмешательства? Кто решился творить свое в мире Божием?

Антон вернулся с лопатой к мартышкиным клеткам. Если разум будет дарован этим завидущим озорникам, что же они учудят? Мартышки визжали и стрекотали по-своему, действовали по-прежнему, искали друг у друга в шерсти, ссорились или спаривались. Ни у кого другого разума тоже не было.

С той поры тревога поселилась в теле Антона, особенно в ногах. Звери это чуяли - кто нервничал, кто норовил напугать. Особенно любил пугать большой олень, которому было позволено пастись на свободе. А крыланы молчали при нем, но смотрели так досадливо, так неприязненно, что он начал бояться мести. Поэтому парень взял у княжеского управляющего расчет и ушел, куда глаза глядят.

***

- Антон, что это за Король?

- Погодите, господин ректор. О нем речь еще впереди. Если это, конечно, был тот самый Король...

Убравшись подобру-поздорову из княжеского зверинца, Антон все лето проплутал, разыскивая хоть какой-то след истории с Крысоловом. Старый Эомер, зачем ты открыл мне проход сюда? Получалось, что нигде, кроме Гаммельна, эта тварь не побывала - а если и побывала, то жители держали рот на замке, дабы не осрамить себя перед чужаком. Дети в городках и деревнях были совершенно обыкновенными, всех возрастов сразу, и везде их было много. Так Антон выбрался на север, к морю, в местности влажные и холодные. Когда покончили с урожаем, ему пришлось думать о первой его самостоятельной зимовке в пути. Другие странствующие студенты и подмастерья оседали в цехах и университетах, но Антону там места не было. Что бы он ни делал, все натыкался на какую-то невидимую стену, и никто не желал приютить его - видно, расспросы о Крысолове сделали свое дело. А университетов побаивался он сам, хотя у него были деньги.

Выбора у парня все равно не было, и осенью он прибился к бродячей труппе "Укротители мышей".

- Это странно, - сказал он Бенедикту, - Но я не запомнил ни их имен, ни прозвищ. Как во сне.

"Не исключено, что все это и было сном - да еще и не твоим, мальчик мой", - вскользь подумал Бенедикт и встряхнул головою, как в дремоте.

Труппа "Укротителей" была чистой воды шутовской. Актеры на самом деле показывали целое стадо мышей, ведущих себя по-людски. Их представления были понятны даже самому тупому ребенку и не вызывали гнева ни у кого, а такого и представить себе нельзя. Эти ребята были (до поры до времени) везучими, деньги зарабатывали постоянно и взяли Антона на подмогу. За мышами присматривать и собирать то, что дадут, в шляпу.

Старшим был могучий молодой мужчина в кожаной куртке с костяными пуговицами. На грудь ее он приладил небольшое круглое зеркальце.

- Не знаю, может быть, это был сам Ойленшпигель - но его имя там звучало иначе.

В белобрысых кудрях этого детины всегда застревали соломинки и перья - да и сам он по утрам нарочно набивал ими свои космы. Неуклюжий и храбрый до наглости, он потешал зрителей грубыми шуточками, всегда под рев публики. Бывало, он спасал представление - это если мыши были слишком сыты, капризничали или уставали.

Второй - гибкий негр с чисто выбритой головою. Он ублажал публику совершенно невозможными акробатическими трюками.

Третий - очень низкорослый, но не карлик и не лилипут. Он пародировал и негра, и настоящих карликов. Он умел чревовещать и разговаривал за мышей - но так, чтобы зрители понимали: сами мыши не разговаривают.

Четвертой была девушка с русой косичкой. Ей полагалось играть на флейте или на скрипучей виоле. Иногда эту виолу специально расстраивали. У нее получалось смешно, а мыши против такой музыки не возражали.

Последний - очень красивый юноша, темнокудрый и с карими глазами. Вероятно, он или его предки были крещеными евреями. Он пел высоким тенором под флейту, но виолы избегал.

С мышами работали все понемногу. Даже Антон - он казался смешным из-за рыжих кудрей. Еще был кот.

Антон перегнулся вбок и осторожно тронул шапку пальцем. Та немедленно встряхнулась, развернулась, превратилась в кота, выгнулась горбом. Мгновение спустя глаза его прояснились - сначала создалось впечатление, что во сне он позабыл, где находится, и растерялся. Кот снова лег, любопытно поглядывая очень светлыми голубыми глазами - как у остзейских баронов.