Убежище

Председатель жюри зачитал их. Ларри Мосс был одним из лучших трансфертов в ТехСнаб за последние пять лет, и в определенном смысле это важно, что он переведенный. Ларри — человек непостоянный. Однако, у него прекрасное производственное чутье, и однажды он предсказал спрос на устройство, когда интеграф потерпел неудачу. Кроме того, он пунктуален и использует свои внутрицеховые кредиты, как только они поступают.

— Это необычный случай, — заключил судья. — Потенциально вы — превосходный служащий.

— Я буду так же хорошо служить и следующему Генеральному.

— Если мы позволим вам уйти.

— Но вам придется.

— Полагаю, что да, так или иначе. Вам не следовало подавать специальное заявление, — проговорил судья с кривой улыбкой. — Каков вердикт?

Председатель жюри уже подготовил его, но подождал, пока камеры развернутся на него. Он зачитывал медленно, с расстоновкой:

«Подсудимый, Ларри Мосс, проявил вопиющее неповиновение и демонстрирует полную безответственность. Судя по всему, он нуждается в уроке. Для этой цели мы рекомендуем уволить его с лишеним прав и привилегий на период не менее двух лет. Затем, и только если его отношение изменится к лучшему, ему будет дана возможность восстановить свой статус как профессионального работника.

Это был вердикт, заготовленный до суда. Ларри должен был догадаться по присутствию телекамер. Закон, по которому он был осужден, в последнее время мало применялся, не было необходимости обращаться к нему. Но если такая необходимость возникала, его тут же вытаскивали на свет божий. С него стряхнули пыль и швырнули им в Ларри Мосса. Это было потрясение, и он все никак не мог до конца в это поверить, даже когда его протащили через унизительную церемонию разрывания его кредитной карты и снятия значка ГТ с последующим выбрасыванием в кучу бумажных отрывков, где его легко можно было найти. Они наверняка используют значок еще раз, но это был удобный миф, будто бы эмблема, однажды запятнанная, больше никогда не отдается никому другому.

После суда Ларри пошел домой пешком. Без кредитки он вынужден был. Домой он добрался поздно, и Пегги пришла раньше него. По ее выражению лица Ларри понял, что она слышала.

— Ты уже знаешь, — пробормотал он.

— Это было в теленовостях, — ответила она. — Твоя идея развлечения не пришлась мне по душе.

— Я не виноват, — возразил он. — Не знал, что они так поступят.

— О? Они же давали тебе возможность передумать.

— Не ахти какая возможность. Мне пришлось бы пресмыкаться. И, в любом случае, я принял решение.

— Ты мог бы подумать обо мне. Мог бы обсудить это со мной.

— И что бы ты сказала? Что мне самому решать. Ты всегда так говоришь.

— Что ж, это решение уж точно только твое. Что теперь будет с нами?

— Ничего страшного. Мне нельзя пойти в СельхозСнаб сразу же, но они не могут запретить мне встать на учет в ПрофКадрСнаб.

— Не будь уверен, что они могут, а чего нет. Кроме того, биржа труда — не мое представление о статусе.

Это была лишь вершина айсберга, в который их семейная лодка врезалась на полном ходу, но Пегги — преданная жена. Она вышла из себя, потом расплакалась, потом смягчилась, и когда они отправились в постель, была с ним очень нежной и пылкой впервые за последние несколько месяцев. Эта нежность продлилась до рассвета, когда она проснулась и снова плакала. Ларри встал и ушел в свою кровать. Когда он, наконец, пробудился, Пегги уже не было — ушла на работу раньше обычного.

Это подготовило его к ГПК (Генеральный ПрофКадрСнаб), который оказался таким, каким он и ожидал. Они зарегистрировали его наряду с мужчинами и женщинами постарше, которые не имели квалификации и, не достигнув никаких высот в своих Генеральных, незаметно перешли в ПрофКадрСнаб; и с молодыми людьми, которые еще доучивались и не могли решить, кем хотят стать, когда закончат, поэтому использовали ПрофСнаб, чтобы попробовать себя на разных работах. Ему выдали кредитную карту с самым неблагоприятным дисконтным тарифом из всех возможных, но он не возмущался. Был еще один Генеральный даже ниже, чем ПрофКадрСнаб, и он не хотел испытать его на себе.

Ему было велено ждать на бирже, пока не поступят предложения. Два дня он являлся и ждал, но для него ничего не находилось (это было частью его наказания). Потом ему сказали оставаться дома и звонить каждый день. Это было дорого, звонки стоили кредитов, и еще более нудно, чем ожидание на бирже. На бирже, по крайней мере, были люди, с которыми можно поговорить, и среди них молоденькие девушки, находившие его в высшей степени привлекательным. Он был чем-то вроде знаменитости. Мало кого увольняли с таким треском, как его.