Убежище 3/9

Он как раз недавно вышел из «Патрикеевны» и, пошатываясь, углублялся в лес, когда вдруг заметил ее. Дева Мария сидела на березе — на самом верху — и улыбалась дяде Леше мудрой улыбкой. Он попытался затеять с ней разговор, но она упорно молчала и только все улыбалась, улыбалась загадочно, как Чеширский кот. А потом она поманила его пальцем — и дядя Леша послушно полез на березу. Уж очень ему хотелось получше ее разглядеть, а может быть, даже потрогать, если она вдруг позволит. Однако когда до девы оставалось карабкаться всего ничего, она медленно растворилась в воздухе — и дядя Леша от неожиданности упал.

Он сломал себе ногу, вывихнул руку и проколол веткой глаз.

Ко мне у дяди Леши отношение было сложное. С одной стороны, что-то во мне его явно настораживало. Что именно, он и сам до конца не понимал. То ли форма носа. То ли политические убеждения. То ли религиозные убеждения — их отсутствие…

— Ты почему крест не носишь? — спрашивал иногда дядя Леша и тут же вяло махал рукой: мол, можешь не отвечать, мне-то что, плевать я хотел…

С другой стороны — я почти всегда давала ему денег «на опохмелиться». Кроме того, я «читала книжки» и, значит, «была умная» — это, как ни странно, тоже шло в плюс. Когда дядя Леша был в хорошем расположении духа и относительно трезв, он не прочь был побеседовать о литературе.

— Ты Пушкина любишь?

— Угу.

— Пушкин — это наше все…

Киваю.

— Он, между прочим, и про нас написал.

— Про кого — «про вас»?

— Кругом простерлись по холмам вовек не рубленные рощи, издавна почивают там угодника святые мощи… Это про наш монастырь, ясно? В Звенигороде который. Угодник — это святой Савва.

— Да? Интересно.

Когда-то давным-давно дядя Леша тоже, видимо, «читал книжки» и «был умный»…

— А ты Булгакова-то читала?

— Читала.

— Он, между прочим, правильные вещи писал, Булгаков.

— Ну да.

— Я вот, например, кое-чего раньше вообще не понимал. До того, как встретился с…

— Я поняла, поняла. — Слушать еще раз историю про знаменательное падение с березы совершенно не хотелось.

— Так вот, я раньше неправильно понимал эпиграф к «Мастеру и Маргарите». Ты хоть помнишь, какой там эпиграф, а, образованная?

— Ну, помню.

— Я, это, тот… кто вечно хочет… ну, как там?

— Зла.

— Во-во, зла… И вечно совершает благо… Раньше я не понимал, почему.

— Почему он выбрал такой эпиграф?

— Да нет! Почему хочет зла, а совершает благо.

— И почему же?

— А потому что — Россия.

— Что Россия?

— Потому что земля русская. Здесь зла нету. Нечистая сила есть, а зла — ни-ни.

Молчу.

— Я знаю, что говорю, уж ты поверь мне. Иногда мы вылезаем сюда.

— Кто «мы»?

Лицо дяди Леши приобретает вдруг удивительно вменяемое выражение.

— Мы. Нечистые. Иногда мы просто хотим поесть. Или, например, поиграть. Но разве ж это зло? Какое же это зло? Это не зло. Я прав?

— Ну… наверное, правы.

Шизофреническая дядилешина логика была мне абсолютно недоступна. Возможно, он действительно был прав.

Закончилось наше с дядей Лешей общение довольно неприятно. Это было в последний день моей дачной жизни — вечером того же дня у меня начались схватки и меня отвезли в больницу.

Было жарко. Ужасно жарко. Я шла прогуляться по лесу, когда в калитку нетвердыми шагами зашел дядя Леша.

От него несло потом и водочным перегаром. Грязная, местами разорванная рубаха была надета швами наружу. Маленький золотой крестик висел криво, запутавшись в седых лохмах у него на груди. Один его глаз — тот, что был зрячим, — заплыл, превратившись в маленькую злобную щелочку в центре гигантского фиолетового синяка. Покачиваясь из стороны в сторону, он подошел ко мне и сказал:

— Ты знаешь, что я видел деву Марию, а?

— Знаю, знаю, — отмахнулась я и отступила на пару шагов, чтобы не вдыхать его запах.

— Я видел ее на березе.

— Да. Вы рассказывали.

— Нет. Об этом я не рассказывал. Я видел ее снова. Я видел ее сегодня. На этот раз мне удалось подобраться поближе… И… и…

— И — что? — почти заинтересовалась я.

— И ты еще спрашиваешь меня? Ты? Т-ты-х-кх? — от возмущения дядя Леша поперхнулся слюной, закашлялся.

— Да нет, не хотите, не рассказывайте, конечно. — Я поняла, что пора прекращать этот разговор.

— Нет уж, я расскажу. А ты послушаешь. У нее был русалочий хвост.

— У девы Марии?

— У той твари, что сидела сегодня на березе. И еще у нее… у нее было твое лицо, с-сука!

Я инстинктивно прикрыла руками живот и попятилась к дому. Медленно, задом — как-то очень уж не хотелось поворачиваться к нему спиной. Он пошел следом за мной. Он говорил:

— Ты не дева Мария. Ты не дева Мария. Ты не дева Мария. Ты не дева Мария.

«Господи, ну чего ж ты столько водки-то жрешь, идиот, да еще, наверное, не закусываешь?.. псих ненормальный…»

— Ну, естественно, дядя Леш, я не дева Мария, — примирительно согласилась я.

— Ты не дева Мария. Дева Мария была русская.

Я хихикнула.

— А ты жидовка. Жидовское отродье. Вы Христа погубили!

У дяди Леши сильно задрожала нижняя губа. Он, кажется, собирался плакать.

— Да вы успокойтесь… вы, это… не нервничайте, дядя Леш… Сейчас я вам Галину Сергеевну позову… Она вас спать положит…