Убежище 3/9

Укол подействовал: Ирочка лежала тихо, неподвижно, и не могла говорить, и не могла открыть глаза… Но она не спала.

Она слушала. Все просто кишело звуками. Звуки шуршали, шипели и хихикали по углам, шумно ерзали по ковру, гнусаво подвывали. Они насквозь пропитали комнату, а потом просочились в ее тело.

Тончайший, пронзительный свист сверлил ее мозг. Билось в барабанные перепонки, громко, часто и гулко стучало что-то, желавшее вырваться из ее головы. Бесцветный женский голос обращался к ней то снаружи — и тогда Ирочка просто слушала, то изнутри — и тогда она открывала рот и шепотом озвучивала слова.

…Ты — то, что в твоей голове… Вылезай оттуда… Вылезай оттуда… Мы все иногда вылезаем… Никогда не знаешь, что из тебя может вылезти…

Так она пролежала весь день, весь вечер и часть ночи — с закрытыми глазами, опутанная звуками. Это была четвертая ночь.

— Только что умерли близнецы, — сказал голос внутри нее так громко и зло, что Ирочка вздрогнула и открыла глаза. — Врачи убили Трехголового. Ему нужна была третья голова. Ему нужно было пришить третью голову. А они вместо этого разлучили две оставшиеся. Разделили его надвое… Разрезали его… Разрезали близнецов… Врачи-убийцы… Утром голос умолк, а все прочие звуки стали тише. Ирочка лежала с открытыми глазами.

Полуденная явилась в полдень.

Она была босиком, в белой ночной рубашке до колен, с длинными растрепанными волосами. Она подошла к окну и решительно раздвинула шторы. Дневной свет стремительно ворвался в комнату, и Полуденная, улыбаясь сверкающей улыбкой, подставила солнечным лучам свое юное лицо.

— Ты устала, — сказала она Ирочке. — Почему ты не отдыхаешь? В полдень все должны отдыхать.

— Я не могу заснуть, — ответила Ирочка.

— Ничего, я тебе помогу, — Полуденная погладила ее по щеке. — Только тебе нужно отгадать загадку. Я прихожу — она исчезает. Что это?

— Я не знаю, — ответила Ирочка.

— Хорошо, я переиначу вопрос. Но учти, что речь идет о том же самом. Самая прилипчивая тварь на земле. Что это?

— Не знаю.

— Рукава без рук, штанины без ног, голова без лица, — раздраженно сказала Полуденная. — Это самый простой вариант загадки. Отгадывают даже дети. Итак, что это?

— Не знаю, — вздохнула Ирочка.

— Ты просто дура. Это же тень!

Полуденная деловито удалилась на кухню и вскоре вернулась оттуда, шлепая по паркету босыми ногами. В руке она держала упаковку снотворного.

— Хотите тапочки? — сонным голосом предложила Ирочка.

— Нет, спасибо, я так. К тому же мне скоро уходить.

Сморщенное лицо Полуденной растянулось в беззубую улыбку.

— Вот, выпей-ка это, — она протянула Ирочке целую пригоршню таблеток.

— Хорошо, — сказала Ирочка. — А запить?

Полуденная снова сходила на кухню и вернулась со стаканом воды. Потом приподняла Ирочкину голову и поддерживала ее все время, пока та глотала таблетки.

— Ну вот и все, — сказала Полуденная, когда таблетки закончились. — Я бы ушла просто так… Но за то, что ты не отгадала загадку, я должна тебя пощекотать. Закрой глаза… вот так. Я буду рядом. Я буду щекотать тебя, пока ты не заснешь.

Полуденная потянулась дрожащими старческими пальцами к Ирочкиной шее, подмышкам и груди, и после первых же прикосновений Ирочка стала смеяться.

Она смеялась беззвучно, с закрытыми глазами. Все тело ее сотрясалось от смеха.

IX. Нечистые

Все врачи, нянечки и медсестры собрались в ординаторской. Они сидели за длинным белым столом, а те, кому не хватило стульев, расположились на драном плюшевом диване у стены.

На стол никто из присутствующих старался не смотреть, и все равно все взгляды возвращались к нему. Без привычного хлама, без наваленных высокими стопками медицинских карт, без рецептурных бланков, без бурых от общественного чая, погрызенных по краям чашек, — без всего этого стол выглядел неприлично, вызывающе голым и холодным.

Теперь на нем были расставлены — с какой-то дотошной симметричностью — только четыре предмета: двухлитровая банка с четырьмя красными гвоздиками на одном конце, двухлитровая банка с четырьмя красными гвоздиками на другом конце и две большие фотографии в траурных рамках — в центре.

— Это нехорошо, — тихо прошептал кто-то. — Фотографию нужно было разрезать. И два отдельных букета. Каждой — отдельный букет… Нехорошо.

Портрет у Ани и Яны был один на двоих. Как их когда-то сняли — два недовольных, некрасивых, чуть асимметричных лица, тесно прижавшихся друг к другу, — так и вставили теперь в черную рамку. Траурный букет у них тоже почему-то был общий…

На второй фотографии была Ирочка. Она казалась недовольной и раздраженной; правая, жестоко выщипанная ниточка-бровь была приподнята, что придавало Ирочкиному лицу еще и слегка удивленное выражение, как будто она спрашивала: «А что здесь, собственно, происходит?»

Происходило внеплановое собрание.