Убежище 3/9

До той аварии я просто сбегал к ней несколько раз в неделю, возвращался домой под утро. Придя от нее, я всегда чувствовал себя грязным, липким, смертельно усталым, виноватым, несчастным, вскрытым и высосанным, как ресторанная устрица; у меня не было сил принять душ и почистить зубы; я был себе настолько противен, что старался не заглядывать в зеркало… Поэтому тогда я не понимал — а понял гораздо позже, — что, на самом деле, я очень любил эти возвращения на рассвете. И что мне… нравилось дома. Мне нравился запах моей квартиры, моей постели, моей жены. Стараясь не шаркать тапками, чтобы не разбудить Машу, я осторожно входил в спальню, приподнимал одеяло, ложился рядом с ней и думал, что хотел бы остаться здесь… А потом засыпал. Почти мгновенно засыпал, так ни разу и не успев додумать до конца свою мысль: я хотел бы остаться здесь навсегда — и остался бы, будь на то моя воля.

Моя воля.

Вскоре после того несчастного случая Люси заявила мне, что уезжает.

— Куда уезжаешь? — спросил я без особого интереса.

Я подумал, что речь шла о нескольких днях.

— В Италию.

— Отдыхать? — удивился я.

— Да нет, как раз наоборот, — ответила Люси. — Работать.

— Кем?

— Гипнотизершей. Гадалкой. Воровкой… Шлюхой. Не все ли равно?

Я усмехнулся, решив, что она шутит, — она часто глупо шутила, но ее лицо сохраняло маниакально-сосредоточенное выражение. Когда я понял, что она говорит всерьез, мне стало не по себе.

— Почему именно в Италию?

— Потому что это страна жуликов, — ответила Люси и глупо хихикнула. — Да нет, шутка. Ни почему. Просто я давно туда хотела.

— И надолго?

— Думаю, да. Наверное. Не знаю пока.

— А я? — Вопрос сорвался у меня с языка как-то сам собой, я вовсе не собирался его задавать.

Более того, я не находил в этом вопросе никакого смысла. При чем тут я?

— При чем тут ты? — спросила она.

— Я не могу без тебя.

Я собирался ответить не это — но сказал это . И, сказав, понял, что это, кажется, правда.

Она пригладила рукой свои рыжие лохмы, ухмыльнулась — самодовольная дура — и спросила:

— Ты меня любишь?

Я чуть было машинально не сказал «да» — в ответ на этот вопрос я очень привык говорить «да» совсем другой женщине… — но в последний момент удержался.

— Ты же знаешь, что нет.

— И я тебя не люблю, — ответила Люси, недобро уставившись куда-то мне в лоб своими маленькими свинячьими глазками.

— Да, я в курсе.

— Хорошо, — сказала она. — Ты можешь поехать со мной, если хочешь.

— Я не могу поехать с тобой. Ты же знаешь — у меня ребенок в тяжелом состоянии.

— Ты же говорил, что это не твой ребенок, — сказала Люси и захихикала.

Мне захотелось ее ударить.

— Кажется, ты хочешь мне врезать, — она посмотрела на меня не с вызовом даже, а с этаким веселым интересом.

— Это мой сын, — сказал я.

— Ты похож на парализованную макаку, когда злишься. У тебя лицо застывает.

Мне хотелось ее ударить. Так хотелось. По морде. По лоснящейся ухмылявшейся морде. Конечно, я этого не сделал. А зря, зря, зря.

И зря я поехал с ней.

Железнодорожный вокзал в Веллетри маленький и безлюдный. На лавочке в ожидании поезда сидят всего три человека, из них только один — вернее, одна — с большой черной сумкой, так что выбора у меня нет. Я забираюсь на эту сумку и застываю, вцепившись лапами в синтетические волокна. На черном фоне я не слишком заметен.

Это рискованно, даже очень рискованно, но что мне еще остается? Скоро должен прийти поезд — он, кажется, ходит раз в час, — и эту чертову щель между перроном и вагоном мне не преодолеть самому.

Ладно, ничего. Девушка вряд ли меня заметит. Она слушает плеер, громко чавкая, жует жвачку, и вид у нее весьма аутичный.

Когда поезд подходит, она быстро подхватывает сумку, едва не стряхнув меня, закидывает ее на плечо и вносит меня в душный вагон. Она швыряет сумку рядом с собой, и я осторожно сползаю на мохнатый сиреневый вельвет сиденья. Заползаю в щель между креслом и батареей и снова застываю. Следовало бы, наверное, поспать, но спать я сейчас не могу. Я еду в Рим — город, который я ненавижу больше всего на свете.

Она непременно хотела в Рим, а я был не против. Мне было, собственно, все равно. Мне все еще не верилось, что я сделал то, что сделал: бросил их и уехал с ней. Все это было как дурной, чудовищно подробный сон. Как нелепый кинофильм, в котором я играю, весьма посредственно, главного бэд-гая — путаясь в тексте, потеряв сценарий и начисто позабыв обо всех мотивациях, эмоциях и намерениях своего героя.

Место действия меня мало интересовало, поэтому я поехал туда, куда хотела она.