Убежище. Дневник в письмах

Здесь же, в Убежище, у каждого взгляды на политику неизменны. Когда без конца обсуждают высадку союзников, бомбежки, выступления разных политических деятелей и т. д. и т. п., так же без конца один повторяет: «Это невозможно!», другой: «О Господи, если они высадятся только теперь, что тогда будет!», третий: «Все идет наилучшим образом, отлично, блеск!»

Оптимисты, и пессимисты, и не в последнюю очередь реалисты не устают энергично твердить свое, и, как и во всем остальном, каждый считает себя единственным обладателем истины. Некую даму сердит безграничное доверие, которое ее высокочтимый супруг питает к англичанам, некий господин набрасывается на свою даму за ее пренебрежительные и издевательские замечания касательно его любимой нации.

И так с раннего утра до позднего вечера, а самое поразительное, что это им никогда не надоедает. Я сделала открытие, столь же блестящее, как то, что человек подпрыгнет, если уколоть его булавкой. Так же безотказно действует и мое изобретение. Я начинаю разговор о политике, и довольно одного вопроса, одного слова, одной фразы, чтобы все Убежище втянулось и увязло по уши!

Недавно появилась новая радиопередача «Обзор воздушной обстановки» – как будто мало нам немецких «Сообщений вермахта» и английской Би-би-си. Очень здорово, но обратная сторона медали в чем-то и разочаровывает. Англичане поставили свои военно-воздушные силы на поток, в точности как немцы – свои пропагандистские враки.

Итак, радио у нас включается в восемь утра (если не раньше) и новости слушаются каждый час до девяти, десяти, а часто до одиннадцати вечера. Вот лучшее доказательство терпения взрослых, а также того, с каким трудом до них все доходит (это, разумеется, касается лишь некоторых, я не хочу никого обижать). Нам, молодым, за глаза хватило бы одного выпуска, в крайнем случае двух. Но эти старые дураки и дуры, впрочем, ладно, об этом я уже говорила. «Arbeiter-Programm»[44], «Оранье», Франк Филипс или ее величество королева Вильгельмина, все подряд, все выслушивается безотказно, и если они не едят и не спят, то сидят у радиоприемника и разговаривают про еду, сон и политику. Ох и надоедает же это, и немало надо приложить усилий, чтобы самой не превратиться в занудную старушенцию! Ну а нашим взрослым уже нечего терять.

Чтобы показать все это на ярком примере, опишу тебе, как мы слушали речь нашего общего любимца Уинстона Черчилля.

Воскресенье, девять часов вечера. На столе – чайник под колпаком, собираются гости. Дюссел рядом с приемником слева, менеер Ван Даан прямо перед приемником, Петер рядом с приемником справа. Мама рядом с Ван Дааном, мефрау за ними. Мы с Марго в самом заднем ряду, а Пим за столом. Я вижу, что не совсем четко обрисовала, кто где сидит, но в конце концов наша рассадка не имеет значения. Господа попыхивают сигаретами, у Петера от напряженного вслушивания слипаются глаза, мама (в длинном темном платье) и мефрау Ван Даан дрожат, потому что в это время самолеты, не обращая внимания на речь, бодро летят бомбить Эссен. Папа прихлебывает чай, мы с Марго в истинно сестринском единении, потому что спящий Муши разлегся на коленях у нас обеих. У Марго волосы накручены на бигуди, я в ночном костюме, который мне мал – и узок, и короток. Атмосфера кажется задушевной, уютной, мирной, на этот раз так оно и есть на самом деле, но я со страхом жду, что будет после речи. Слушатели просто не могут дождаться, когда Черчилль договорит, бьют копытами от нетерпения; как бы вскоре не вспыхнула новая ссора! Кис-кис, как мыши чувствуют появление кошки в округе и спешат выбраться из своих норок, вот так и они действуют на нервы друг другу, вызывая на ссоры и перепалки.

Твоя Анна

ВТОРНИК, 28 МАРТА 1944 г.

Дорогая моя Китти!

Я могла бы еще много написать тебе о политике, но сегодня я сначала должна сообщить массу других новостей. Во-первых, мама, можно сказать, прямо запретила мне ходить наверх, сославшись на ревность со стороны мефрау Ван Даан. Во-вторых, Петер пригласил Марго тоже приходить наверх вместе со мной, не знаю, из вежливости или он на самом деле этого хочет. В-третьих, я спросила у папы, должна ли я, по его мнению, считаться с этой ревностью, и он сказал, что не должна.

Что же делать? Мама злится, не хочет пускать меня наверх, хочет, чтобы я занималась, сидя в комнате вместе с Дюсселом, возможно, она и сама тоже ревнует. Папа рад за меня, что я иногда захожу к Петеру, и рад за нас, что нам так хорошо вместе. Марго тоже нравится Петер, но она чувствует, что втроем нельзя разговаривать так свободно и откровенно, как вдвоем.

Еще мама считает, что Петер в меня влюблен, честно говоря, я очень хотела бы, чтобы она оказалась права. Тогда мы с Петером были бы на равных и нам было бы гораздо легче понять друг друга. Мама говорит, дескать, он на меня так много смотрит; что правда, то правда, мы все время переглядываемся и перемигиваемся, ну а если ему приятно смотреть на ямочки у меня на щеках, тут уж я ничего поделать не могу. Не так ли?