Убежище. Дневник в письмах

По будням мы едим на обед бобы, гороховый суп, картошку с мучными клецками, картофельную запеканку; если Бог даст, разок перепадет ботва скороспелой репы или гнилая морковь, а потом опять бобы. Картошку мы едим каждый раз, начиная с завтрака, поскольку нам не хватает хлеба, на завтрак мы едим печеную (или немного поджаренную). Суп мы варим из бобов или фасоли, картошки, сухих пакетных овощных супов, кубиков куриного бульона, концентрата бобов. Бобы у нас входят во все блюда, не исключая хлеба. На ужин мы всегда едим картошку с подливкой-суррогатом и салатом из свеклы, которой у нас, к счастью, достаточно. Хочу рассказать подробнее о мучных клецках, их мы делаем из «государственной» муки – просеиваем ее, разводим водой и добавляем дрожжи. Клецки получаются клейкие и твердые и ложатся камнем в желудке, ну да ладно!

Самое большое наше развлечение – ломтик ливерной колбасы раз в неделю и варенье, намазанное на кусочек сухого хлеба. Но мы еще живы и даже иногда находим все это вкусным.

Твоя Анна М. Франк

СРЕДА, 5 АПРЕЛЯ 1944 г.

Дорогая моя Китти!

Долгое время меня мучили сомнения, зачем я сижу за учебой, ведь войне конца не видно, да и верится-то в него с трудом. Если война к сентябрю еще не кончится, я больше не пойду в школу, отставать на целых два года я не хочу.

Для меня все дни заполнены Петером, одним лишь Петером, мечтами и мыслями о нем, а в субботу мне стало так плохо, ну просто ужасно. Я сидела у Петера и с трудом сдерживала слезы, потом пила лимонный пунш с Ван Дааном, пришла в большое возбуждение и хохотала до упаду, но стоило мне остаться одной, как я почувствовала, что теперь мне надо выплакаться. Я выскользнула из постели и прямо в ночной рубашке опустилась на пол; сначала долго и от всей души молилась, потом положила голову на руки, подтянула колени, сжалась в комок на голом полу и заплакала. Громко всхлипнув, я вернулась к действительности и подавила рыдания, чтобы меня не услышали наши за стеной. Я начала сама себя ободрять, все время повторяя: «Я должна, я должна, я должна…» От непривычной позы у меня все занемело, я привалилась к краю кровати и продолжала бороться с собой, и только в пол-одиннадцатого снова залезла в постель. Я успокоилась.

А теперь я уже совсем успокоилась. Я знаю, что должна учиться, чтобы не остаться дурой, чтобы чего-то добиться, чтобы стать журналисткой – вот чего я хочу! Я знаю, что могу писать. Несколько рассказов у меня получились, зарисовки Убежища сделаны с юмором, многие страницы дневника выразительны, но… действительно ли у меня есть талант, это еще вопрос.

Самая лучшая из моих сказок – «Сон Евы», и что самое удивительное, я понятия не имею, откуда у меня это все взялось. Многое из «Жизни Кэди» тоже удалось, но все в целом никуда не годится. Я сама – свой самый лучший и самый беспощадный критик, я знаю, что написано хорошо, а что – плохо. Тот, кто сам не пишет, не может понять, как это чудесно; раньше я расстраивалась, что совсем не умею рисовать, но теперь я ужасно счастлива, что хотя бы сочинять могу. А если у меня нет таланта, чтобы писать книги или газетные статьи, ну что ж, тогда я буду писать для себя. Но я хочу чего-то добиться, я не могу себе представить, что буду жить так, как моя мама, мефрау Ван Даан и все те женщины, которые делают свои домашние дела, а потом их никто и не вспомнит. Кроме мужа и детей, у меня должно быть что-то еще, чему я смогу посвятить себя. Да, я не хочу подобно большинству людей прожить жизнь зря. Я хочу приносить пользу или радость людям, окружающим, но не знающим меня, я хочу продолжать жить и после смерти. И потому я благодарю Бога за то, что он дал мне врожденную способность развивать свой ум и душу и дал способность писать, то есть выражать все, что во мне есть.

Когда я пишу, я обо всем забываю, проходит грусть, воскресает мужество! Впрочем, это еще не значит, что я когда-нибудь смогу создать что-нибудь значительное, стать журналисткой или писательницей.

Я надеюсь на это, ах, как я хочу на это надеяться, ведь тогда я смогу выразить все свои мысли, свои идеалы и свои фантазии.

Над «Жизнью Кэди» я давно уже не работала, в мыслях я ясно вижу, как там должно быть дальше, но дело не ладится. Возможно, так ничего и не получится и вся моя писанина пойдет в корзину или в печку. Думать об этом мне неприятно, но я говорю себе: в четырнадцать лет и так мало пережив, ты и не можешь написать философское произведение.

Итак, вперед, с новыми силами, у меня должно получиться, я хочу, я очень хочу писать!

Твоя Анна М. Франк

ЧЕТВЕРГ, 6 АПРЕЛЯ 1944 г.

Милая Китти!

Ты спрашиваешь о моих увлечениях и интересах, и сейчас я отвечу на твой вопрос, но заранее предупреждаю, чтобы ты не испугалась: их у меня вагон и маленькая тележка. Прежде всего – писать, но это, собственно, уже не увлечение, а нечто более серьезное.